Болеслав Прус - Кукла

- Верно.

- Видите, как я разбираюсь в людях! Может быть, поскачем еще галопом? Или нет, мне уже расхотелось, я устала. Ах... встретить бы хоть раз в жизни действительно необычного человека!..

- Ну, и что тогда?

- Ну, он вел бы себя как-то по-новому, говорил бы мне новые слова, иногда сердил бы меня до слез, а потом сам до смерти обижался бы, а потом, разумеется, должен был бы просить прощения. О, он влюбился бы в меня до безумия! Я так вцепилась бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не забыл бы меня... Вот это по мне, это любовь!

- А вы что дали бы ему взамен? - спросил Вокульский, которому с каждой минутой становилось все тяжелее на сердце.

- Не знаю, право... Может быть, я бы решилась на какое-нибудь безумство...

- Теперь позвольте мне сказать, что получил бы от вас этот необычный человек, - заговорил Вокульский с чувством горького озлобления. - Сначала длинный список предыдущих поклонников, потом не менее длинный список поклонников, которые придут ему на смену, а в антракте возможность проверять, хорошо ли затянута подпруга...

- Это низость - так говорить! - крикнула Вонсовская, сжимая в руке хлыст.

- Я только повторил то, что слышал от вас же, сударыня. Однако, если при столь недолгом знакомстве я говорю слишком смело...

- Ничего. Продолжайте... Может быть, ваши дерзости окажутся любопытнее, чем холодная любезность, которую я знаю наизусть. Разумеется, такой человек, как вы, должен презирать женщин, подобных мне... Ну, смелее...

- Простите, пожалуйста. Прежде всего не будем употреблять слишком сильные выражения, которые мало уместны на прогулке. Между нами идет разговор не о чуствах, а только о взглядах. Так вот, по-моему, в ваших взглядах на любовь имеется непримиримое противоречие.

- Разве? - удивилась вдова. - То, что на вашем языке зовется противоречием, я в своей жизни великолепно примиряю.

- С одной стороны, вы говорите о частой смене любовников...

- Если вы не возражаете, назовем их лучше поклонниками.

- А с другой - хотите встретить какого-то необычного, незаурядного человека, который помнил бы о вас даже в могиле. Так вот, насколько я знаю человеческую натуру, эта цель недостижима. Вы, столь расточительная в своих милостях, не станете бережливой, а человек недюжинный не захочет стать в ряд с дюжиной других...

- Он может не знать об этом, - перебила вдова.

- Ах, значит, комедия, для успеха которой нужно, чтобы ваш герой был слеп и глуп! Но пусть даже ваш избранник окажется таким; неужели вы действительно решитесь вводить в заблуждение человека, который так сильно полюбит вас?

- Хорошо, ну так я расскажу ему все, а закончу следующими словами: "Помни, что и Христос простил Магдалину; ведь я меньше грешила, а волосы у меня не менее хороши..."

- И он удовлетворился бы этим?

- Думаю, что да.

- А если нет?

- Тогда я оставила бы его в покое.

- Да, но сначала вы так впились бы ему в сердце и в память, что он и в могиле не мог бы вас забыть! - вспыхнул Вокульский. - Ну, и хорош же ваш мир! Хороши женщины, подле которых влюбленные, беззаветно преданные им всей душой, вынуждены поминутно смотреть на часы, чтобы не встретиться со своими предшественниками и не помешать преемникам! Сударыня, даже тесту нужно время, чтобы как следует подняться; так может ли вырасти глубокое чувство в такой спешке, в ярмарочной толчее? Не претендуйте на глубокие чувства: они лишают людей сна и аппетита. Зачем вам отравлять жизнь какому-то человеку, которого вы сейчас, вероятно, даже еще не знаете? Зачем самой себе портить веселое настроение? Лучше по-прежнему держаться программы легких и частых побед, которые не приносят вреда другим, а вам кое-как заполняют жизнь.

- Вы кончили, сударь?

- Пожалуй...

- Так теперь я скажу вам. Все вы подлецы...

- Опять сильное выражение.

- Ваши были еще сильнее. Все вы - ничтожества! Когда женщина в пору юности мечтает об идеальной любви, вы осмеиваете ее наивность и требуете от нее кокетства, без которого девушка кажется вам скучной, а замужняя женщина - глупой. А когда, в результате общих усилий, она привыкает к пошлым признаниям, томным взглядам и тайным рукопожатиям - тут вдруг вылезает из темного угла некий оригинальный субъект в капюшоне Петра Амьенского и торжественно проклинает женщину, созданную по образу и подобию Адамовых сыновей: "Тебе уже возбраняется любить, ты уже никогда не будешь по-настоящему любима, ибо ты имела несчастье попасть в ярмарочную толчею и утратила свои иллюзии". А кто же разворовал их, как не ваши родные братья? И что это за мир, где человека сначала опустошают, а потом сами же осуждают опустошенного.