Болеслав Прус - Кукла

- Тихонько... тихонько... успокойтесь, дорогой мой пан Станислав, уговаривал Вокульского адвокат, снова усаживая его в кресло. - Значит, вы не откажетесь от покупки?

- Нет. Этот дом для меня важнее, чем торговая компания со всеми князьями мира.

- Хорошо... хорошо... В таком случае, вы можете на некоторое время выдвинуть какое-нибудь подставное лицо. На худой конец - я дам вам свое имя, а с гарантией на право собственности хлопот не будет. Самое главное - не отпугивать тех, кто уже с нами. Аристократия разок попробует заняться общественным делом и, может быть, пристрастится; а через полгода-год вы станете и номинальным владельцем дома. Ну что, согласны?

- Пусть будет по-вашему, - ответил Вокульский.

- Да, - продолжал адвокат, - так будет лучше всего. Если бы вы купили дом на свое имя, это поставило бы вас в ложное положение даже перед Ленцким. Обычно мы недолюбливаем людей, к которым переходит наше добро, - это первое. А во-вторых, кто поручится, что у них не возникли бы разные предположения? Вдруг они подумают: он нам переплатил или недоплатил? Если переплатил - как он смеет оказывать нам милость, а если недоплатил - значит, обманул нас...

Последних слов адвоката Вокульский почти уже не слышал; он был поглощен другими мыслями, которые завладели им с еще большею силой после ухода гостя.

"Конечно, - думал он, - адвокат прав. Люди обо мне толкуют, осуждают; но они делают это за моей спиной, так что я ничего не знаю. Только сейчас припоминаются мне многие мелочи. Уже с неделю купцы, связанные со мною, ходят с кислыми физиономиями, а противники торжествуют. В магазине тоже что-то неладно. Игнаций приуныл, Шлангбаум задумчив, Лисецкий брюзжит больше обычного, словно думает, что я скоро прикрою лавочку. У Клейна опечаленный вид (социалист сердится за скачки и дуэль...), а щеголь Земба уже начинает увиваться вокруг Шлангбаума... Может быть, он подозревает в нем будущего владельца магазина?.. Ах вы, доброжелатели мои..."

Он стал на пороге кабинета и кивнул Жецкому; старый приказчик действительно был сам не свой и не смотрел в глаза хозяину.

Вокульский указал ему на стул и, пройдясь несколько раз по тесной комнате, сказал:

- Старина! Скажи откровенно: что обо мне говорят?

Жецкий развел руками.

- Ах, боже мой, что говорят...

- Вали напрямик, - подбодрил его Вокульский.

- Напрямик?.. Хорошо. Одни говорят, что ты начинаешь сходить с ума...

- Браво!

- Другие - что ты готовишь какое-то жульничество...

- Ну их к...

- А все вместе - что ты обанкротишься, и очень скоро...

- Могу послать их еще раз к... - вставил Вокульский. - А ты, Игнаций, что ты сам думаешь?

- Я думаю, - без колебания отвечал Жецкий, - что ты ввязался в крупную игру... из которой не выйдешь цел... Разве что вовремя отступишься, на что у тебя, впрочем, еще может хватить здравого смысла.

Вокульского взорвало.

- Не отступлюсь! - крикнул он. - Человек, сжигаемый жаждой, не отступится от родника. А если мне суждено погибнуть, я погибну, утолив свою жажду... И чего вы все хотите от меня? С детства я жил, как птица со связанными крыльями: мыкался по людям, по тюрьмам, в несчастном браке потерял свою свободу... А сейчас, когда я наконец расправил крылья, вы начинаете гоготать на меня, как домашние гуси на дикого, который поднялся и летит ввысь... Что мне этот дурацкий магазин или торговое общество?.. Я хочу жить, я...

В эту минуту кто-то постучал в дверь. Вошел Миколай, слуга Ленцкого, с письмом в руке. Вокульский лихорадочно схватил конверт, распечатал его и прочел:

"Милостивый государь! Дочь моя непременно хочет познакомиться с вами поближе. Воля женщины священна; итак, я прошу вас пожаловать к нам завтра, к обеду (к шести часам), только не вздумайте отказываться. Примите уверения в глубоком уважении.

Т.Ленцкий".

Вокульский вдруг так обессилел, что должен был опуститься на стул. Он перечитал письмо раз, другой, третий... Наконец, опомнясь, написал ответ, а Миколаю сунул пятерку.

Тем временем пан Игнаций сбегал на несколько минут в магазин, а когда Миколай вышел на улицу, он вернулся и обратился к Вокульскому, продолжая прерванный разговор:

- Все же, милый Стах, пораздумай над своим положением, и, может быть, ты отступишься...

Вокульский, тихо насвистывая, надел шляпу и, положив руку на плечо старого друга, отвечал:

- Слушай! Если бы под ногами моими разверзлась земля... понимаешь?.. Если бы небо должно было обрушиться мне на голову - все равно я не отступлюсь, понимаешь?.. За такое счастье я отдам жизнь...