Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Я промолчал, но меня так и подмывало ее спросить: «Слушай, а ты действительно видишь Тибр? Или, может, вместо реки тебе видится асфальтированное шоссе с бегущими по нему машинами? А что ты видишь вместо этого газгольдера? Огромный кулич?» Ей вдруг вздумалось собирать цветочки, один, желтый, сорвала и вдела мне в петлицу. Потом, шаря в сумке, сказала:

— Ну ладно, я пошла, тебе надо работать. На, держи! Возьми эти сигареты и выкури за мое здоровье.

Я долго еще стоял на жарком ветру, ослепленный ярким светом раскаленного добела неба, сжимая в руке две пачки сигарет и смотря вслед Риголетте, танцующей походкой удалявшейся по заросшему высокой травой лугу вдоль речной плотины.

Перевод Г. Богемского.

Когда я получил капиталец, оставленный мне отцом, то сразу подумал, что неплохо бы вложить его в какое-нибудь дело, которое приносило бы хоть маленький доход. Одни предлагали мне открыть еще один магазин (я торгую бытовыми электроприборами на корсо Витторио), другие — купить земельный участок около Фраскати, третьи — приобрести грузовик с прицепом для перевозки фруктов. Но Матильде, на мое несчастье, пришла в голову идея:

— Американцы обожают старый Рим. Ты купишь квартирку в нашем районе, поставишь туда какую-нибудь рухлядь и — будь уверен — сразу же ее выгодно сдашь какому-нибудь американцу.

Я одобрил это предложение и после недолгих поисков решился купить квартиру на последнем этаже дома на виа дей Коронари. Цена — три миллиона лир, комнат — пять. Но вся квартира старая, грязная, в уборную войти стыдно, кухня закопченная, ни газовой, ни электрической плиты, конечно, нет, а для готовки — таганок с углями, которые надо раздувать веером из перьев. С балкончика, правда, открывался вид на крыши с неизменными кошками, неизменными рваными ботинками и неизменными дырявыми ночными горшками, тут и там украшающими черепичную кровлю. Я сказал Матильде:

— Может, такой вид и по душе американцам, но я бы здесь дня не прожил.

Не успел я подписать договор на покупку квартиры, как сразу же вылезли наружу дополнительные прелести — так всегда случается в старых домах. Я не говорю уже о крутой, темной и затхлой лестнице — она была общей, и ее должны были убирать все жильцы, — тут уж ничего не поделаешь, но мне пришлось, опять-таки по желанию Матильды, которая вдруг стала рачительной хозяйкой, произвести массу ремонтных работ внутри самой квартиры: оборудовать по-современному ванную и кухню, побелить потолки, покрасить стены, привести в порядок пол, сменить дверные и оконные рамы. Так, израсходованная мною сумма, включая налоги и счет от нотариуса, выросла до четырех миллионов лир. А еще нужно было купить мебель. Хотя Матильда и говорила о «старой рухляди», но известно, что за народ эти женщины: «старая рухлядь» на деле превратилась в светлый столовый гарнитур, спальню красного дерева, гостиную в венецианском стиле и множество разных необходимых мелочей. Сумма расходов вновь подпрыгнула больше чем на миллион.

Хорошо ли, плохо ли, но капитал я вложил, теперь оставалось найти американца. Совершенно случайно постоялец отыскался сразу, правда не американец, а американка. Звали ее Ли. Она была красивая женщина за тридцать, высокая и ладно скроенная, только очень уж похожа на куклу — отчасти из-за своего неподвижного лица с вечно изумленным выражением и огромных чуть навыкате голубых глаз, казалось, всегда устремленных в одну точку, словно они стеклянные, а отчасти из-за манеры причесываться и одеваться. Прическа была у нее тоже как у куклы — маленькая черная косичка, — а носила Ли короткие широкие юбочки, из-под которых торчали худые ноги.

Ли пришла, осмотрела квартиру (ах, какой вид на крыши!) и сказала, что берет ее.

— Только очень уж некрасивая мебель, — огорченно добавила она, — страшно некрасивая. Я ведь художница. Разве такая мебель должна быть в квартире у художницы, синьор Альфредо?

Мне стало даже немного обидно: по-моему, если что и было красивого в этой мышиной норе, так это мебель. И тем не менее домой я вернулся довольный и даже слегка взволнованный — уж не знаю почему, видно, на меня так подействовал нежный, детский голосок Ли, голосок как будто из музыкальной шкатулки, какие делают в Сорренто. Матильда, когда я ей передал замечание Ли насчет мебели, разозлилась и сказала с нотками ревности в голосе:

— Скажите на милость! Что это еще за особая мебель для художницы? Пусть себе малюет свои картины и не морочит людям голову… и рисовать-то наверняка не умеет, а сколько гонору!