Лев Вершинин - Великий Сатанг. Роман

Ну-с, помолясь, начнем… Как известно, никто не хотел умирать. И не хочет.

Мысль до омерзения банальна, как, впрочем, банален и тот грустный факт, что рано или поздно никто с нежеланием человеческим считаться не станет. В конце концов умирают все. Умирают пахари и знахари, президенты и резиденты, рокеры и брокеры, бюро - и демократы.

Не скажу ничего нового, сообщив, что подчас умирают даже те, кого при жизни официально признали бессмертными…

Кстати, о бессмертных.

Вряд ли кто-нибудь помнит точно, сколько вообще было римских пап. Однако не секрет, что к концу двадцать второго столетия по Рождеству Христову таковых с именем Бенедикт насчитывалось ровнехонько двадцать семь.

В тихой тенистой Аллее Скорбящих на задворках земного Ватикана каждый желающий может за скромную плату вволю полицезреть строгую надгробную плиту черного базальта, информирующую о скоропостижной кончине Его Святейшества Бенедикта XXVII в завидном возрасте восьмидесяти девяти лет.

Но сие - неправда.

Не спеши надрывать душу свою скорбью, любезный мой читатель! Папа Бенедикт XXVII все еще жив и шлет тебе свой пастырский привет…

Да-да, я живу; более того, никогда еще не чувствовал я себя так свежо и бодро, хотя мой врач, магистр Джамбатиста ди Монтекассино - этакий чудак! - с упорством ишака продолжает пичкать меня транквилизаторами.

Ох уж эта мне медицина!

Хотел бы я видеть лицо достопочтенного магистра психиатрии и доктора экзотической гомеопатии, узнай он, что его драгоценные пилюли из кожуры неведомого мне плода ла я аккуратнейше выплевываю в унитаз…

Нет-нет, что вы, я вполне доверяю своему медику. Но в моем возрасте, знаете ли, не стоит оригинальничать…

В общем и целом мне здесь хорошо.

За мной сохранена чудесная библиотека, выделен беленький игривый пони, мне оставили мою замечательную капеллу и более чем солидную коллекцию марок. Все это скрашивает мое, скажу откровенно, не вполне добровольное уединение; да к тому же и планетка Церкви единой, Авиньон VII, весьма мила. Флора, фауна, рассветы-закаты, климат и прочее… жить, в сущности, можно, хотя и довольно скучно.

В старости время тянется долго, особенно по ночам.

А ночи здесь длинные…

Вот поэтому-то, когда Его Святейшество мой блаженнейший преемник Иоанн Павел IV - да будет земля этой сволочи пухом! - упрятал меня сюда, сообщив на весь мир о безвременной кончине, а в кулуарах обозвав шизофреником, я наконец-то начал обстоятельно размышлять, есть ли Бог…

И знаете что? Похоже, что все-таки - да!

Можно долго спорить о том, прав или не прав был Второй Лхасско-Тегеранский (Объединительный) Вселенский собор, но как бы там ни было, а я целых восемнадцать лет был и папой римским, и всеми пятью патриархами, и обоими католикосами, и далай-ламой, и халифом правоверных, а некоторые именовали меня даже Великим Мгангой.

Господу это, видимо, нравилось, ну и я был не против.

Короче говоря, все были довольны, пока в моем кабинете не появились совершенно пустяковые сувениры.

Ничего особенного! Всего лишь десяток стереокарточек: Моисей с Фатьмой Мухаммедовной на пляже в Варне, сам Мухаммед на фоне Каабы, Исус Осипыч в момент освобождения из-под стражи в зале суда, старый добрый Гаутама и какой-то аятолла Хомейни. Правда, последнее стерео - без дарственной надписи.

Мог ли я помыслить, что такой коллекцией нельзя даже и похвалиться перед коллегами?! В конце концов, я вполне взрослый и волен выбирать себе друзей, не так ли?

А мой конклав - или, если угодно, кагал - прицепился к этому, как репей к заду. Бред! Архибред!!! Скажу грубее: шизофрения!

Но я, кажется, заболтался…

Уют и одиночество, да еще теплый дождь за окошком навевают подчас весьма интересные мысли. А программы новостей стимулируют процесс раздумий. Умному человеку, находящемуся на заслуженном отдыхе, всегда интересно смотреть со стороны, как двое мускулистых верзил рвут на себе рубахи, стращая друг дружку, но так и не решаясь ударить первым. А уж если в роли забияк оказываются сверхдержавы, наблюдение, право, приобретает особый шарм. Догонялки, попытки обгона, прятки… как дети, скажу я. Но наступает момент, когда детишки теряют чувство меры.