Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

— Проверим? — спросила жена.

Я взял стакан и приготовился проверить. Но меня удержало какое-то предчувствие.

— Лучше не надо, — сказал я. — Такими вещами не шутят. Если мы что-нибудь напутали, он же разобьется.

И мы бережно поставили небьющийся стакан на полку буфета.

Перевод Е. Костюкович.

— Ну да, я вор, — с горечью сказал старик. — Хотя украл я всего один раз в жизни. И все же это была самая удивительная кража, какую можно себе представить. Я выкрал бумажник, набитый деньгами…

— Ничего удивительного не вижу, — заметил я.

— Погодите. Украл я бумажник с деньгами, но не разбогател ни на грош. А тот, кого я обобрал, ничего не лишился…

— А вот это действительно очень странно, — сказал я. — Если вы сперли набитый бумажник, денег у вас должно было прибавиться, а у него убавиться, это факт.

— Ни гроша не прибавилось, — отозвался старик как во сне.

И он застыл, уставившись в пространство, как будто не было вокруг ни галдящей толпы, ни табачного дыма, застилавшего полутемный погребок, ни гула голосов за соседними столиками.

— Ни гроша, ни единого гроша…

Я не спешил с вопросами. Тогда старик очнулся и метнул на меня решительный взгляд.

— Я вам расскажу, как было дело, — сказал он. — Но только обещайте, что не станете меня потом презирать, как все остальные.

Он придвинулся поближе, чтобы взрывы смеха за соседними столиками не заглушили его печальную исповедь. Затем высморкался в мятый цветастый платок, сложил его, сунул в карман и начал свою повесть:

— До того дня я никогда не воровал. И никогда не воровал после. Стряслось это в поезде, на старой узкоколейке Смирна-Шабин-Кара-Хиссар. Дорога там проходит через дикие горы, а в горах полным-полно разбойников. Я ехал в купе третьего класса. Кроме меня, в купе был еще один пассажир, какой-то оборванец. Он спал, закрыв глаза рукой, и даже не заметил, как я входил в купе. Но как только поезд тронулся, бродяга отнял от лица руку и пристально посмотрел на меня.

Только теперь, в розоватом свете фонаря, прояснились черты его бледной, подслеповатой, подозрительной физиономии, которой недельная щетина придавала еще более мрачный вид. Голод и усталость читались на этом несимпатичном лице. Приглядевшись внимательнее, я обнаружил еще и огромный шрам, рассекавший левую щеку, а минуту спустя, когда неровный свет фонаря чуть поярче осветил прыгавшее купе, я с ужасом убедился, что рожа моего спутника, показавшаяся мне поначалу просто малопривлекательной, на самом деле была устрашающей.

Мне сразу захотелось пересесть в другое купе. Но вагоны были устроены так, что до следующей станции об этом нечего было и думать. Мне предстояло провести веселеньких три часа в компании этого мрачного типа; время вполне достаточное для самого кошмарного преступления. Ни один мой крик не достигнет слуха человеческого в этой мертвой пустыне, а выбросить мой бездыханный труп в окно, в эти дикие ущелья, — надо думать, детская забава для такого молодчика, как мой сосед!

Поезд пробегал по каким-то мостам и галереям, громоздившимся друг на друга. Тьма постепенно поглощала краски горного пейзажа, и все благоприятствовало самому зверскому из преступлений. Я вжался в сиденье и, ощущая, как растет во мне ужас, не сводил глаз с подозрительного типа. Я следил за каждым его движением, не упуская из виду кнопку «тревога», и был готов в любую минуту затрезвонить что есть мочи, еще до того, как мой визави успеет подняться на ноги и развернуть наступательные действия, план которых он несомненно уже разработал, судя по выражению его лица. Я покрепче вцепился в саквояж, лежавший у меня на коленях под шерстяным пледом, и прибегал к единственному средству защиты — время от времени шарил рукой в кармане брюк, как бы желая удостовериться, что револьвер на месте и в полной боевой готовности. На самом же деле у меня не было ни револьвера, ни какого бы то ни было другого оружия: досадная неосмотрительность на подобных железнодорожных перегонах!

Вдруг незнакомец, по-прежнему не спускавший с меня взгляда, встал. В ту же секунду вскочил на ноги и я и с диким воплем метнулся к сигналу тревоги, но попутчик остановил меня умоляющим жестом. Заметив, что я трясусь от ужаса, он заговорил со мною.

— Синьор, — сказал он, — вы, верно, думаете, что я разбойник. Успокойтесь: я не таков, хоть меня все и принимают за разбойника.

— Да что вы?! — воскликнул я, несказанно обрадовавшись столь любезным его речам. Все мои страхи как рукой сняло. — А я вовсе и не думал, что вы разбойник, — продолжал я и подвинулся, приглашая моего спутника присесть рядом.