Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Гурьбой направляемся к стражу общественного порядка. Это человек лет пятидесяти, высокого роста, с лицом, усталым от жалоб и заявлений об угоне машин. В ответ он может нам сказать: а) это не его дело; б) обратитесь в окно номер четыре или девять или в офис в конце зала; в) его уволят, если он даст разрешение пассажирам выгружать багаж из самолета.

Вместо этого он спрашивает, сколько нас и все ли в состоянии пройти полкилометра с чемоданом в руках. Затем идет к человеку в защитной форме и с автоматом в руках, охраняющему выход на поле, и что-то ему говорит. Тот отрицательно мотает головой. Полицейский долго его уговаривает, и постовой наконец пожимает плечами. Тогда сержант оборачивается к нам, знаком приглашает следовать за собой, просит не разбредаться по полю и ведет нас к самолету. Тут нас встречают люди в белых спецовках, которые отказываются взять на себя ответственность за вскрытие багажника.

Ответственность сержант берет на себя. На карачках лезем в багажник и выгружаем чемоданы. Уныния как не бывало, все полны энтузиазма: утренние безобразия и тяготы разгрузки — ничто по сравнению с пятью минутами, в течение которых удалось найти человека, взявшего на себя ответственность.

Когда я вспоминаю о государственных учреждениях, передо мной возникают миллионы лиц, только и способных на то, чтобы кивком отослать меня к соседнему окошку, после того как я час простоял в очереди. Тем, что наша страна при самом строгом соблюдении всех необходимых порядков до сих пор окончательно не развалилась, она обязана неизвестным молодцам, которые уступают непростительной слабости нарушать инструкцию, когда справедливость кажется им важнее служебных требований. Дорогой сержант, если вас узнают, несмотря на общий характер моего описания, сообщите мне об этом.

Во времена, когда похищают людей, ограбление квартиры никого не удивит. Особенно летом, когда воры, названивая по телефону или заглянув в почтовый ящик, который ломится от писем и газет, легко устанавливают, что квартира пуста, и взламывают дверь (со всеми ее сакраментальными запорами), словно речь идет о банке с кока-колой.

Удивляет другое — спокойствие и комфорт, с какими ныне осуществляются подобные операции. Свидетельства пострадавших единодушны: воры работали в свое удовольствие — крушили молотками шкафы, ничуть не беспокоясь о шуме, обыскивали квартиру сантиметр за сантиметром, а потом, прежде чем вытащить картины, меха и драгоценности (тоже, видать, со всеми удобствами, ибо спускались они на лифте, где остались осколки разбитой статуэтки из Каподимонте), выпили виски и даже смололи себе кофе в электрической кофемолке.

Уголовник-ретроград, не желающий заниматься похищением людей и разбоем средь бела дня, а довольствующийся кражей со взломом, психологически тоже перековался, поняв, что может воспользоваться атмосферой страха, который нагнали его коллеги. Он заметил, что страх сделал людей безразличными к судьбе ближнего. Циничное поведение ньюйоркцев, которые обходили стороной корчившегося на тротуаре с ножом в спине, еще несколько лет назад вызывало у нас ужас, а теперь мы тоже научились беззаботно или в лучшем случае с некоторым опасением взирать, как на наших глазах выхватывают у женщин сумки, как кого-то избивают, превращая в кровавое месиво. Единственное, на что способна толпа, — это попытаться расправиться с преступником, когда он уже в наручниках.

Так что, даже не читая очерки Конрада Лоренца о «смертных грехах» западной цивилизации: вымирании чувства солидарности, росте безразличия, — домушник, стремящийся к бескровной добыче, знает, что он может рассчитывать на безучастность соседей, чьи интересы непосредственно не затронуты.

Когда-то обчистить пустую квартиру было труднее: жильцы дома здоровались, знали друг друга в лицо — это был какой-то коллектив. Если кого-то ночью будил подозрительный шум, доносившийся с верхнего или нижнего этажа, то проснувшийся распахивал окна, кричал караул, звонил в полицию.

Сейчас же человеку нет дела до того, что творится за стенами его квартиры. Услышь он ночью подозрительный шум по соседству, только глубже зароется в подушки: плевать на то, что кому-то рядом приходится худо. У кого не опустятся руки при одной мысли о том, что поднявшему тревогу или позвонившему в полицию не избежать «причастности» к темному делу.

Водитель, поддающий газу при виде пешехода, сбитого на дороге, — это все тот же жилец большого дома, который не только не вызовет полицию, но и пальцем не пошевельнет, услыхав, что в квартире этажом ниже молотком разбивают шкаф. Если у него есть еще хоть капля совести, он постарается убедить себя, что это, должно быть, вернулись соседи и затеяли ночью перестановку. Требовать от такого человека выяснения подозрительных обстоятельств было бы слишком. Как-никак, он отец семейства, а не какой-нибудь мученик из Бельфьоре. [24] Мученики из Бельфьоре — итальянские патриоты, повешенные австрийцами в 1852–1855 гг.