Лев Вершинин - Два веса, две мерки [Due pesi due misure]

Суды были публичными и молниеносными. Генеральный прокурор канцелярии, трое верховных судей, один вице-претор, четверо камергеров, десять сенаторов и несколько офицеров были повешены прямо на городских стенах, многих приговорили к пожизненному заключению. Так низшие слои убедились, что в мгновение ока восстановлено уважение к гражданскому долгу и к человеческому достоинству, а Маврикий смог добиться от каждого необходимых жертв во имя общего блага.

Тебе, Феодосий, тоже вскоре придется потребовать от людей большого самопожертвования. Твой аграрный закон преследует цель вновь заселить покинутые земли, а для этого необходимо согласие большинства на массовые перемещения. Поэтому задумайся, если сочтешь нужным, над уроками древней истории — чтобы все члены государственного организма были сильными и жизнеспособными, следует в первую очередь очистить от паразитов и отмыть дочиста его голову. Подумай и о том, какие большие преимущества есть у тебя перед Маврикием. Он стал императором после смерти Тиберия Константина, а наш недавно низложенный правитель еще радуется свету божьему.

Честно говоря, я не обладаю достаточными сведениями, чтобы оценить, какими были недолгие годы правления последнего монарха — славными, позорными или безликими, — и мне трудно представить, как бы обошелся с ним Маврикий, будь он жив. Но, увы, я, как, впрочем, и ты, прекрасно знаю, сколь низко пал престиж бывшего императора, какое недоверие и какие нелестные отклики он вызвал своим недостойным поведением, корыстолюбием, непотизмом, той дружбой и покровительством, которые он оказывал мошенникам и авантюристам.

Лично я противник крайних мер и полагаю, что в ряде случаев можно обойтись без виселиц. Тем не менее растерянность высокообразованных и чересчур чувствительных людей перед суровыми приговорами может стать роковой в моменты крайней опасности для государства. Если казнь тех, кто окружен ореолом знатности, престижа и богатства, но равнодушен к общественному благу и подвержен коррупции, позволяет восстановить веру в правосудие, то им нужно рубить головы без малейших колебаний. В противном случае всеобщий хаос выльется в полное обнищание и установление новой тирании, подобной тирании Фоки, иными словами, в потерю свободы и террор.

Вот чему учит нас история, хотя мы и знаем, что любимый ее ученик — ветер, я же лишь смиренно напоминаю тебе о ее уроках. Желаю непреходящей удачи, ну а природными данными для выполнения своих нелегких целей ты обладаешь сполна.

Твой преданнейший слуга

Перевод Л. Вершинина.

Я преподаю в четвертом классе начальной школы; среди учеников и мой единственный сын. Учителя у нас в Виджевано взяли себе за правило сокращать срок пребывания своих детей в школе: либо они посылают отпрысков в школу с пяти лет, либо сажают их прямо во второй класс, а иной раз освобождают от пятого. Я хотел поступить так же. Но классный наставник моего сына придерживался иного мнения на этот счет, и тогда я перевел сына к себе.

Обучать собственного сына нелегко. Как я ни стараюсь быть объективным, ставить ему оценки, которые он заслуживает, как ни требую от него, чтобы он обращался ко мне почтительно, на «вы», но меня не покидает чувство, будто ученики и их родители уверены, что мы разыгрываем комедию.

Не скажу, чтобы я очень любил свою работу, но я дорожил и дорожу уважительным к себе отношением. Я хочу, чтобы меня уважали как мои начальники, так и семьи учеников. Я заметил, что все, у кого скудный заработок, просто помешаны на уважении к себе. А учителя превратили это в культ. Завоевать уважение родителей не так уж трудно — для этого нужно лишь ставить ученикам в табель высокие оценки. Уважение прямо пропорционально выставляемым оценкам. Надо еще, правда, обладать выдержкой и, подавляя зевоту, терпеливо выслушивать рассказы родителей о проделках и удивительных талантах их детишек. В школе я один из самых уважаемых учителей.

Куда труднее добиться уважения начальства. Моя директриса, например, очень скупа на уважение. Я стараюсь изо всех сил. Прихожу в школу раньше других. Едва завижу директрису, вытягиваюсь по стойке «смирно». Ни разу не пропустил педсовета. Если из Рима прибывает инспектор, чтобы прочесть курс лекций, я не пропускаю ни одной — не только в городе, но и в окрестных селениях. Я неизменно слушаю его с напряженным вниманием, хотя он без конца повторяет одно и то же, а после лекции восторженно хлопаю в ладоши. Когда он шутит, я громко смеюсь, хотя уже не раз слышал эти плоские остроты. Я не участвую в учительских забастовках, ибо знаю, что начальство их не любит. Когда священник проводит урок закона божьего, я не выхожу в коридор, а остаюсь в классе, хотя мое присутствие явно приводит священнослужителя в смущение. Свой журнал я заполняю четким канцелярским почерком.