Речел Гулд - Миссис Элизабет Дэвис

— Трудно сказать. Я жду твоего мнения. Они хотели, чтобы я кое-что изменила.

— Ну, это бывает, — сказал Майлс тоном человека, который знает, что подобное случается со многими, но только не с ним: то ли он везуч, то ли настолько неоспорим его талант. Его изначальный энтузиазм уже улетучился. И Элизабет, надеявшаяся, что публикация рассказа вновь сблизит их, видела теперь, что Майлс не так уж доволен происходящим.

— Написала ещё что-нибудь?

— Да. Два рассказа мне вернули, а по поводу пары других пока не ответили. Может, сейчас я решусь позвонить и спросить напрямик. Ну, а после того, как этот рассказ взяли, я принялась за кое-что ещё, длинней и, надеюсь, лучше.

— О чём?

— О. как тебе сказать, об отношениях, — сказала Элизабет неуверенно. — Это. история одной любви. Всё получается несколько мрачней, чем я сама думала, а мне не хочется, чтоб было так беспросветно, ну, и конца пока не видно.

— А отчего же мрачно?

— Сама не знаю. Я, обычно, не чувствую себя подавленно, но когда сажусь за машинку, оно само вырывается. Даже не знаю почему. Ну, довольно об этом. Разливай шампанское.

Майлс наклонился к подносу, схватил бутылку, тряхнул ею, и мгновение спустя пробка выстрелила в потолок. Пенясь, бесцветная жидкость полилась в бокал Элизабет и, перелившись через край, на руку. Она облизала пальцы.

— За твои двадцать пять и все последующие! — сказала она.

— За мой двадцать шестой, которого не пережил Китс. Я был бы счастлив, как и он, не пережить, если бы написал какой-нибудь шедевр.

— Не уверена, что он считал свои стихи шедеврами.

— Возможно, ты права. В таком случае, мне остаётся утешаться лишь тем, что мой талант так и останется непризнанным.

— Не преувеличивай. Твой талант — общепризнан. Ты самый признанный гений в стране.

— Или самый переоцененный.

— Ты становишься слишком мнительным. Блистательный дебют, изумительная техника столь молодого писателя и так далее, и тому подобное. Это я цитирую.

— Уже не столь молодого. Дай мне, пожалуйста, слойку.

— К которому часу ждать гостей? — Она повеселела. — Ты ещё должен помочь мне забрать бокалы. Я заказала целых два ящика, и я одна не справлюсь.

— Разумеется, мадам. Рандеву — возле ванной через пятнадцать минут. Нет, через полчаса. Я захвачу с собой бокал и не намерен упускать удовольствия. В конце концов, не каждый день я пью шампанское, лёжа в ванне. Это может дать толчок неизведанным доселе чувствам, то бишь поэтическому вдохновению. Всего полчаса, и я к вашим услугам, мадам. Между прочим, гости придут в половине первого. Или, по крайней мере, приглашены к половине первого. Единственный, кто придёт минута в минуту — Джулиус: чтобы блеснуть вежливостью; а значит, если повезёт, он уйдёт раньше всех и никому не будет долго надоедать.

Дверь в ванную закрылась. Судя по последним выпадам и замечаниям, свой день рождения Майлс собирался отметить самым экстравагантным образом.

Для Элизабет двадцатипятилетие Майлса и семью годами спустя, тридцати двухлетие, приведшее к трагедии, слились в единое целое. Не то, чтоб они были неотличимы — хотя на обоих днях рождениях Элизабет была изрядно пьяна — нет, скорее оба они были отмечены очень важными событиями. В день двадцатипятилетия Майлса Элизабет добилась первого успеха как писатель. В день же тридцатидвухлетия у Элизабет не осталось никаких сомнений относительно Майлса. Разумеется, все эти годы к ним приходили гости, но все эти вечеринки, как и предыдущие, смешались в одну кучу, в одно бесконечное сборище: пронзительная музыка, масса людей, обрывочные разговоры с гостями, чьих имён она не могла запомнить, разговоры на темы, нисколько её не интересующие. Но два этих дня рождения стояли особняком. Она ясно помнила — хотя и сквозь пьяное марево — как они начинались и как кончались. Элизабет прокручивала в памяти их сценарии в те тяжкие недели, когда ей казалось, что она всё преодолеет, но в конце концов поняла, что силы её на исходе. Она помнила оживлённость Майлса накануне прихода гостей, его галантность по дороге в винный магазин за двумя ящиками бокалов, помнила, как он всякий раз обегал её, чтобы оказаться между краем тротуара и ею, как всё больше и больше возбуждался, перемешивая салаты и откупоривая бутылки. А потом, когда веселье было в самом разгаре, он встал на табуретку, стараясь не качаться, хлопнул в ладоши и громовым голосом объявил, что у его жены появились первые признаки литературной гениальности. Элизабет с трудом охладила пыл Майлса, уже было собравшегося прочесть рассказ вслух прямо с табуретки, но всё равно ей все аплодировали, и, как это ни странно, ей было приятно. Да, таким был этот день рождения: колоссальный успех, почти случайное опьянение, то ли от восторга, то ли от вина. Семь лет спустя всё было иначе, хотя всем, кроме Элизабет, было хорошо. Майлс приехал из студии лишь за двадцать минут до прихода первого гостя и заперся в ванной. Пока молоденькая швейцарка-няня ставила на стол пирог с овощами и сыром, холодную курицу и домашний майонез, Элизабет выписывала шоколадным кремом на торте: С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ МАЙЛС 32. Как только обоих детей уложили спать, Элизабет сознательно начала напиваться: сперва выпила неразбавленного виски, потом сидра, а после красного вина. Язык у неё стал заплетаться, но острота зрения не притупилась. Элизабет отметила, что гости ведут себя с каждым годом всё любезней, отчасти благодаря успехам Майлса, отчасти благодаря её крепнувшей репутации: на её счету уже был один роман.