Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Итак, вернувшись на родину, он приглашает к себе в гости друзей-сюрреалистов. Именно по его приглашению Магрит и Бунюэль приезжают на часть лета в Кадакес и супруги Элюар с дочерью тоже поселяются в этом маленьком рыбацком городе в гостинице «Мирамар», уже знаменитой тем, что в ней жили Пикассо, Магрит и Ман Рэй. Дали дал длинные, хотя и не полные объяснения по поводу глубин своей натуры, своей сложной сексуальности, своих фантазий, своих наваждений и своих периодических приступов истерии. В беседах с Андре Парино он говорит о Бунюэле только по поводу сотрудничества в кино, ни словом не касаясь своей с ним гомосексуальной связи, зато много рассказывает об отношениях с женщинами. Он перечисляет длинный ряд своих прихотей и причуд, начиная с дней его учебы в Мадриде и кончая днями его жизни в Париже. Эти причуды уже были началом его знаменитого параноидально-критического метода. Он всегда уверял, что именно благодаря этому методу стал Дали. Его фантазии и оригинальные поступки, которые пугали буржуа и были темой для пересудов и в Каталонии, и в Париже, свидетельствуют об одном и том же – о тоске, влечении к женщинам и в то же время о сексуальном напряжении, которое может разрешиться только судорогой, импульсивным порывом и бредом. Мастурбация, в одиночку или коллективная, будет играть важнейшую роль в его приближении к внутреннему миру. Воображение Сальвадора не дает ему покоя, изматывает его, мучит, как тиран, но одновременно очаровывает. Но все же главная и скрытая цель его поиска – вернуться во внутриутробный мир, словно преждевременная смерть матери прервала его развитие как мужчины и породила в нем это гнетущее желание вернуться в то, что он называл «вагинальным ушатом» [179].

Но Дали очень ясно осознает свои комплексы. Он страдает от них, но и пользуется ими и, даже страдая, эксплуатирует их. Делая это, он свиреп и жесток, что свидетельствует о его величайшей самовлюбленности и полнейшем эгоцентризме. Эта жестокость свойственна ему с раннего детства и приводит в растерянность окружающих его людей (отец высокомерно и сурово следит за ним, Дали это знает и хитрит с отцом). С помощью этого представления, в котором он актер и зритель одновременно, молодому художнику удается излить свою боль и при этом если не уменьшить, то хотя бы ограничить ее. Эта боль всегда выступает наружу в его насмешке. Пока Дали еще не торгует несчастьем, терзающим его душу. Его насмешка над собой еще чиста, не испорчена примесью бизнеса. То, что ему трудно чувствовать себя мужчиной, его склонность к самолюбованию, его заботы о своей внешности и своем лице, смелость, с которой он в строго католической и консервативной Испании делал себе макияж, прикалывал цветы к покрытым лаком волосам, сознательно ища для себя сомнительный стиль, – все это свидетельства хрупкости и искренности. Эта хрупкость и искренность растрогают Галу так же, как его друзей-сюрреалистов. Молчаливый Магрит и его жена приехали в Кадакес по приглашению Дали, и это показывает, как сильно Сальвадор мог заинтересовывать собой и очаровывать других. В это время Дали однажды так охарактеризовал веселую компанию своих парижских и испанских друзей: «маленькие негодяи, алчные и ловкие дьяволята». Позже он сказал: «Я был охвачен бешенством самоуничтожения и пробовал на прочность все ценности, словно для того, чтобы проверить, насколько они крепки, и создать новую иерархию из ценностей, выбранных моим гением» [180]. И добавил, что в то время он очень ясно осознавал свою рождающуюся гениальность, потому что приобрел «прочные знания и техническое мастерство, которые позволяли [ему] использовать все возможности [его] клавиатуры в самой благородной классической традиции, при этом позволяя говорить самым тайным силам [его] подсознания» [181]. Он заставил свою личность совершить все «театральные эксцессы», развил в [ней] все противоречия, самые бредовые наклонности, самые безумные вымыслы». Теперь ему оставалось только «завоевать любовь, славу и деньги» [182]. Именно в этом ожидании себя самого Дали находился, когда перед ним появилась Гала. Он объяснял, что его сексуальность – сердцевина его живописи и возникающих в его сознании образов – питается тремя источниками: «неземной» духовностью; утонченной, грубой и холодной жестокостью и грубыми непристойностями, которые он связывал не только с экскрементами, но и с украшениями (золотом, драгоценностями). «Золото и дерьмо представляют одно и то же» [183]. Убедившись, что он не может, как герой-донжуан из прочитанного им порнографического романа, «заставить женщин лопаться с хрустом, как арбузы» [184], он «терзался» из-за своей слабости. Самым сильным симптомом этих мучений были «припадки неудержимого смеха, доходившие до истерики; они были как бы доказательствами движений, происходивших в глубине [его] сознания». В Париже Дали уже дает волю своим тайным стремлениям: «Андалузский пес» и две картины самого художника – «Мрачная игра» и «Великий мастурбатор» – взбудоражили маленький кружок сюрреалистов. Постепенно и медленно ум Дали, который он сам называл «эффективным», и маниакальные выходки помогли ему справиться с тревогами и встретиться лицом к лицу с судьбой. Произошло настоящее посвящение Дали в художники: он познакомился с аристократами-коллекционерами (семьей Ноай, семьей Дато, графиней Куэвас де Вера), с художниками (Задкиным, Бранкузи, Дереном, Кислингом) и поэтами (Десносом, Пере). Среди них еще не хватало того, кого называли принцем поэтов-сюрреалистов, – Поля Элюара.