Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

Кажется, у него все получается. Но более глубинные, более отдаленные желания не дают ему покоя и мешают чувствовать себя цельным и радоваться этому, как радуются его друзья-летчики Гийоме и Мермоз, быть, как они, только пилотом, открытым огромному простору неба, доступ в которое тесно связано со смертью. Сент-Экзюпери прекрасно знает обо всех рисках, с которыми сопряжена его профессия, он тоже умеет наслаждаться этим соседством со смертью. Но перед ним возникают другие возможности. Его назначают в Аргентину открывать новые маршруты, увеличивать репутацию «Аэропоста», расширять воздушные пути, доставлять почту все дальше, оборудовать новые остановки – это должно бы привести в восторг тридцатилетнего молодого мужчину. И Сент-Экзю пери восторгается, но лишь внешне. «Увы, я уезжаю в Южную Америку», – пишет он с печалью. Буэнос-Айрес наводит на него тоску. Упрощенная топография этого города, где нет ни родового прошлого, ни рельефа, ни по-настоящему живописных мест, порождает у Антуана своеобразный пессимизм. Зато страна его очаровывает. Его восхищают пампасы, море, большие круги на самолете над горами. Он находит возможность наслаждаться всем этим: пользуясь разведывательными заданиями, удирает из города и открывает для себя новые пейзажи. Антуан очень хорошо зарабатывает, и его зарплата настолько велика, что значительную ее часть он отдает матери, которая по-прежнему терпит нужду. «Я думаю, что вы довольны, а мне немного грустно, – пишет он ей. – Мне кажется, что я от этого старею» [131]. Желая убить время, он часто бывает на званых вечерах и обедах, чтобы утомить себя. Ходит в танцевальные залы и к платным партнершам-танцовщицам из этих залов, причем очень щедро одаривает этих женщин. Он бывает в кабаре и в пивных. И впрягается в работу над новой книгой, которая будет называться «Ночной полет». С девятого этажа современного дома на улице Флорида, где он живет, Буэнос-Айрес кажется ему «пустыней». Окрестности города не приятней, чем сам город: «Здесь есть только квадратные поля без деревьев, и в центре каждого – барак и железная водяная мельница…»

Значит, в путь! – сказал он себе, как Рембо. Бежать туда, где больше простора, где больше энергии! Он говорил, что любит теряться в «безбрежной ночи», почти касаться вершин Анд, огибать зубцы горных пиков и поздно ночью снова опьяняться тем, что он один летит над «землей людей», стережет и защищает ее. Отсутствие матери и то, что она далеко от него, побуждают Антуана писать ей письма, которые переворачивают душу читателя. Он снова становится маленьким мальчиком, задирой и тираном, поэтом и изобретателем, которым восхищались другие дети в семье и мать. Несчастен он именно оттого, что не может быть рядом с родными. Для него самое важное – связи, соединяющие вещи одну с другой и людей друг с другом, для него важно, чтобы его жизнь сочеталась с их существованием. Его лишает сил и приводит в отчаяние предчувствие беспорядка, потери, покинутости, жизни в городах, похожих на Вавилон, предчувствие существования, в котором все растворимо, в котором он станет равнодушным и поверит в относительность всего сущего. Любовные неудачи, и в особенности разрыв помолвки с Луизой де Вильморен, не способствовали его успокоению. Он знает, что идеальная семья, идеальная женщина не существуют, но не может не чувствовать глубокой тоски по ним и, будучи опытным, страдает от своей опытности. Детство становится мифом, и к нему приходят воспоминания о детских годах: «Самая добрая, самая мирная, самая дружеская вещь, которую я когда-либо знал, – это маленькая печка в комнате наверху в Сен-Морисе. Никогда ничто не придавало мне такой уверенности в существовании», – пишет он матери в январе 1930 года. Но печаль заводит его в области не вполне изжитого эдипова комплекса: он пишет, что, наряду с Млечным Путем и авиацией, идею бесконечности выражает «вторая кровать вашей комнаты. Болеть – это была чудесная возможность… Это был беспредельный океан, на который грипп давал право». Так в буэнос-айресском одиночестве «без очарования, без надежд, без всего» [132]детство становится для него последним ориентиром, даже временем, когда он жил по-настоящему. «Я не совсем уверен, что жил с тех пор, как закончилось детство» [133], – заявляет он в минуту отчаяния. В его тогдашних письмах повторяются, как припев, слова, удивительные по своей трагической силе и трогательной незрелости. Ни одна женщина в мире не может сравниться с матерью, к которой человек возвращается в «тяжелые минуты» [134]. Антуан признает, что изгнание – место потерь и разрушения связей и ничто не может с ним сравниться в этом отношении. Все чувства призваны на помощь, чтобы смягчить суровость и сухость аргентинских пейзажей. Пустынным засушливым пампасам он противопоставляет липы Сен-Мориса. Весне, которую разрушила жара и которая не может пробиться сквозь «эти тысячи кубометров бетона» [135], как он сказал своей подруге Ринетте, он противопоставляет ласковую прохладу семейного замка, большие аллеи черных елей и благодетельные дожди над парком. Он часто пишет о своем неосуществленном желании жениться. Например, в письме, датированном 20 ноября 1929 года, он рискнул сказать матери об этом одной короткой фразой, вставленной между описанием Буэнос-Айреса и просьбой сообщить «новости обо всех» [136]. Слово «жениться» произнесено, но Сент-Экзюпери, кажется, уже разочарован и с глубоким пессимизмом относится к браку. Неудачная помолвка, легкомыслие Лулу, которое его поразило и возмутило, его почти библейское отношение к супружеству (он считает брак священным и нерушимым), боязнь связать себя с женщиной, словно он им не доверяет, а также строгое католическое воспитание, которое он получил, его почти патологический идеализм и сильный эдипов комплекс – все это мешает искать любовь.