Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

С 1946 по 1958 год, когда окончательно удалилась от мира, она очень старалась оставаться гордой великолепной Дорой, которую прославляют все поэты. В те годы она часто появлялась в обществе, встречалась со светскими людьми, но в обществе уже не было той атмосферы, которая существовала перед войной. Ни хрупкая Лиза Деарм, в одинаковой степени изысканная и невыносимая, ни виконтесса Мари-Лаура де Ноай, игравшая в своем парижском салоне роль мадам де Рамбуйе, не могли дать ничего, что бы соперничало с прежним духом сюрреализма и фантастики. Они лишь повторяли прошлое, стертое войной. От былого осталась лишь пена. Постепенно возникают пустота, прозрачность, разрушаются мир и сама Дора. Ее дружба с эстетом-гомосексуалистом Джеймсом Лордом, который в нее влюбился, не изменила ее тайного решения. Он сопровождал Дору в поездках и на светских вечерах, вместе с ней бродил по Венеции, но в душе она уже решила, что ей делать. Она окончательно уйдет из этой комедии, которой так много принесла в жертву и жертвой которой стала сама. Дора Маар еще не в таком зрелом возрасте, чтобы удалиться от мира, но постепенно становится такой, какой была с конца 1950-х годов и до своей смерти в 1997 году: скупой, злой, одинокой и сварливой женщиной, которая неустанно сторожит сокровище, но, как ни странно, живет почти в нищете. Ее в насмешку стали называть Пикасетта. Это похоже на слово «пикасьет» (pique-assiette), что по-французски значит «нахлебник», а дословно «подбирающий с тарелок». Дора на званых вечерах собирала кушанья с хозяйских тарелок, чтобы не покупать себе еду. Но вот ирония: Пикасетта значит и «маленькая Пикассо».

В Менербе, куда уезжала на лето, Дора никогда не появлялась на людях. Ставни ее дома всегда были закрыты, и она увядала в одиночестве, несмотря на интерес, который к ней проявляли в этом городе и даже в галерее Паскаля Лене, выставлявшего ее работы. Она не говорила ни с кем, даже со своей горничной, лишь упорно смотрела из окна на сияющий в солнечных лучах дикий пейзаж Люберона. Путь в религию становится бесповоротным. Она носит образки, медитирует, уже встречается со служителями церкви. Что-то в ней зовет ее прийти к Богу. Ее сюрреалистический ум был восхищен поэтами барокко и великими мистиками. Дали скопировал рисунок (прославленного испанского святого, мистика и писателя, жившего в XVI веке. – Пер.) Хуана де ла Круса, и в той же перспективе – Христос увиден как бы с головокружительной высоты. Эротоман Элюар, слабый и сильный одновременно человек, был потрясен стихами Терезы Авильской (католическая святая, прославленная монахиня, автор мистических книг и стихов; реформировала орден кармелитов, была наставницей Хуана де ла Круса. – Пер.). И повторил парадоксальное мистическое изречение, которое стало ее принципом: «умереть, чтобы не умереть», одна из великих тем любви. Духовное горение и одиночество – так следовала этому принципу Тереза. Ему стала следовать и Дора. Она начала жить в полном уединении, и эта двойная смерть наконец стала для нее сладостной. Итак, каждое лето она запиралась в своем доме в горах Люберон и писала просторные пейзажи, которые не показывала никому, но которые, должно быть, видел ее деревенский знакомый Николя де Сталь. Эти пейзажи были полной противоположностью картинам Пикассо. Похоже, что Дора наконец нашла свой путь, освобождая природу на своих картинах, отдавая ее во власть силе ветра. Возвращаясь в Париж, она замуровывала себя в одиночестве, не отпирала дверь своей квартиры на улице Савуа никому (или почти никому). Сама она очень редко покидала эту квартиру и лишь для того, чтобы, пробираясь вдоль стен, сходить в церковь помолиться. Так следовало вести себя дарительнице, которая пожертвовала свое имущество монастырю и живет в нем. Но была ли Дора на самом деле такой полумонахиней? Сопровождалось ли дарение обрядом, подобным тому, через который прошел Жорис Карл Гюисманс и который он описал в своем знаменитом рассказе «Послушник»? Никто ничего не знает об этом. В таинственной квартире Доры были сложены в кучу все воспоминания о ее любви с Пикассо. Как и он, она сохранила всё – каждый штрих карандаша своего «учителя», пустяковые рисунки, быстро сделанные на бумажной скатерти в ресторане, торопливо набросанные записки – и, разумеется, картины, которые она вытребовала у него. Дора говорила, что вымогала их, «чтобы отомстить за себя»: она-то уж точно знала их подлинную цену и понимала, что они стоят целое состояние. Иногда хранители музея Пикассо приходили к ней, а она забавлялась их нетерпением и говорила им: подождите еще немного, потом получите всё. В итоге это «всё» стало таким же таинственным, как она сама. Чем именно она владела? Только распродажа в 1998 году позволила нам узнать ответ. Во время ее мистического «страстного пути» слава Пикассо гремела по всему миру. Он часто интересовался Дорой, но не потому, что беспокоился о ней, а лишь чтобы узнать, что с ней стало. Он был невероятно суеверен и опасался ее духовного насилия, то есть боялся, что Дора его околдует. Чтобы лишить Дору святости, он уже давно старался изгнать из своей жизни магическое влияние этой «колдуньи». На картине «Женщина в желтом пуловере» он написал ее затянутой в пуловер, больше похожий на кольчугу, в которую он хотел бы ее заточить. Ее руки всегда были очень ухоженными, пальцы казались длиннее от покрытых ярко-красным лаком ногтей, которые Пикассо изображал похожими на когти. Теперь кисти ее рук – страшные крючковатые обрубки. Значит, он продолжает превращать Дору в животное. Фотографии квартиры Доры, сделанные после ее смерти, позволяют увидеть замкнутость и уединение, в которых она любила жить. Но каждый угол, каждый предмет мебели – кладовая сюрпризов. Каждый из них доверху заполнен вещами, относящимися к ее страсти. Несмотря на большую высоту потолков, кажется, что груды вещей готовы раздавить зрителя. Кучи вещей и висящие холсты, которые ждут, пока хозяйка начнет писать на них картины. Инструменты художницы – пузырьки, палитры, кисти, коробки, бутылки, чернила, тюбики с краской. Одним словом – полный хаос, среди которого она, должно быть, с трудом могла ходить. По мере того как Дора стареет, ее ум теряет гибкость – возможно, под влиянием пресловутого статуса послушницы. Дисциплина бенедиктинцев ее привлекает, и она следует обрядам и обычаям религии. Прежнее бунтарство исчезло: Дора принимает все в церкви и в ее моральном учении. Если только это послушное исполнение требований великих мистиков само по себе не бунт. Исчезла без следа свобода нравов, характерная для нее во время близости с Батаем, а потом с Пикассо, когда Дора пыталась жить скорее как ясновидящая, чем как актриса. Теперь она, наоборот, стала очень строгой в области морали, некоторые свидетели даже называли ее «фундаменталисткой». На одном из столов в ее квартире обнаружили экземпляр «Майн кампф», и она подчеркивала свой крайний антисемитизм. Ее уход в мистику – не единственная ее тайна. Легенда продолжается. Вела ли она свою необычную жизнь сознательно, или в ее психике было небольшое отклонение? Если так, то прав был Пикассо, глубоко убежденный в том, что эта женщина сумасшедшая, что она всегда была ненормальной, что в ее рассудке еще с детства была трещина. Теперь она одевается так странно, что иногда ее можно принять за бездомную или за бедную женщину. Кстати, «бедной» ее называли еще во времена Пикассо: окружающие тогда говорили о ней с состраданием: «бедная Дора». Выходя на улицу, она надевает на себя столько одежд, что превращается в бесформенный и до смешного нелепый ком. Что случилось с пылкой Дорой Маар, которую фотографировал Ман Рэй? Та Дора была похожа на торжествующую богиню, и казалось, что ее не может изменить ничто, даже время. Как могла до такой степени разрушиться та могучая сила, которая ясно видна на каждой из переживших ее фотографий? Дора теперь – и это правда – только старая женщина, чей организм разрушен. Она сама удивляется своей старости и тому, что живет так долго. Она считает эти, такие долгие, годы чем-то вроде чистилища, еще одним искуплением своих грехов. Она должна так много пострадать для того, чтобы войти в свет «другого Учителя», как говорила Тереза Авильская; и тогда он больше не заставит ее страдать. Прежние друзья Доры немного раскаиваются в том, что уважают ее решение больше не видеться ни с кем. Но это решение для них удобно, потому что позволяет им по-прежнему, не смущаясь, бывать у Пикассо. Однако некоторые нарушали обет молчания и осмеливались узнавать, что у нее нового, а иногда даже видеться с ней. В число этих немногих входили Поль Элюар и поэт Андре дю Буше. Многие, видя явное стремление Доры уединиться, задавали себе вопрос: что будет с произведениями искусства, которые она хранит у себя? Никто не знает, какие намерения у нее были, когда она составляла свое завещание. Во всяком случае, Андре дю Буше должен был унаследовать сочинение Пьера Реверди с иллюстрациями Пикассо, большинство картин наследовал отец Доры, небольшая часть наследства отходила монахам. Но все, кого Дора упомянула в завещании, умерли раньше ее. Потом, когда она скончается в одиночестве в одной из парижских больниц и будет похоронена на кладбище города Кламар, около ее имущества начнут кружить нотариусы, адвокаты, коллекционеры и аукционные оценщики. К кому перейдет легендарная коллекция, которую Дора Маар хранила с такой бережностью с 1945 года? – станут шептаться в Париже. Но пока старая дама еще не сказала свое последнее слово.