Ален Вирконделе - Легендарная любовь. 10 самых эпатажных пар XX века. Хроника роковой страсти

О людях, которые сами того не зная и часто за свой счет создавали современное искусство, отважно исследовали неизвестные территории и вступали на них, нарушая границы, во времена, когда общество еще не было готово их понять. Война, которая тлела уже с «безумных лет» (так называют 1919–1929 годы. – Пер.), еще не разрушила идеалов буржуазии; после великой бойни 1914–1918 годов никто не мог представить себе, что эти идеалы будут утрачены. Но Тулуз-Лотрек уже предсказывал эту катастрофу, изображая неистовое наслаждение жизнью и атмосферу пресыщения в танцевальных залах Монмартра. И то же предвещал Джеймс Энсор своими маскарадами, где постоянно бродит смерть. Все уже можно было предугадать – безумное веселье в кабачках, яростное желание жить, всевозможные виды разгула и излишеств; бомбы, летящие на Париж, нищету и голод, миллионы смертей, истребление молодежи, гибель убитых поэтов. Как говорил Жорис Карл Гюисманс, покой оставался лишь на время в соборах, которые уже не были убежищами после принятия губительных для свободы законов о светскости и выселения монахов и монахинь из монастырей. Итак, оставались лишь покой соборов и еще одно тихое убежище – абсолютная красота. В этом втором убежище и укрылся Модильяни посредством своих картин. В молодости он пережил свое врастание в мир живописи и укоренение в нем почти как мистический опыт.

Теперь необходимо сказать об «обращении» юного Амедео. Он родился в 1884 году в еврейской семье, буржуазной и культурной, но сильно пострадавшей от экономического кризиса. В этой семье Дедо, как называли сына, был в центре забот и внимания. Его мать в своем дневнике, который вела с 1886 года, оставила настоящую хронику своей семьи, главным образом ее материальных затруднений. В день рождения сына, 12 июля 1884 года, на имущество семьи Модильяни был наложен арест. Почти все, чем семья владела в Сардинии, – виноградники, леса, рудники и т. д. – было конфисковано. После этого семью спасала только мать, которая стала давать уроки и этим зарабатывать на жизнь. Семья жила скромно, но эта жизнь была наполнена благами культуры, чтением и добротой к детям. В пять лет Дедо заболел плевритом, и его мать Евгения написала в своем дневнике: «Я еще не оправилась от ужасного страха, который испытала из-за него. Характер этого ребенка еще не настолько сформировался, чтобы я могла высказать свое мнение. У него манеры балованного ребенка, который не лишен ума. Позже мы увидим, что скрывается внутри этой куколки». И она пророчески добавляет: «Может быть, артист?» В четырнадцать лет мальчик заразился тифом. Во время очень сильного приступа лихорадки он в бреду уверял, что слышит странные пророческие слова: какой-то голос приказывает ему стать живописцем и говорит о величии и предназначении искусства. Он выжил, хотя в то время от этой болезни часто умирали, и приписывал свое «чудесное» спасение этому пророчеству. С этого времени юный Амедео желает лишь одного – стать художником, наследником великой традиции эпохи Возрождения; сначала научиться живописи, а потом заниматься этим искусством. Его семья, тоже взволнованная совпадением пророчества и выздоровления, не противится решению сына. Подросток Амедео покидает коллеж и начинает учиться живописи в скромной Академии изящных искусств своего родного города Ливорно. Но тут его снова настигает болезнь – на этот раз туберкулез. Мать вынуждена увезти сына в места с более полезным для его здоровья климатом – на Капри, в Неаполь, а потом в Рим. Так Амедео познакомился с Римом – переменчивым и многоликим городом, колыбелью цивилизации. Именно там он в письме рассказал другу, которого звали Оскар Гилья, о своем энтузиазме, о своей могучей творческой энергии. В том, 1901 году Рим, который так богат наследием прошлых эпох, казался ему идеальным местом для изучения живописи и в первую очередь для того, чтобы вписать свое имя в ее историю. Он знакомится с женским телом в искусстве – от монументальных статуй до работ великих мастеров Возрождения, узнает те вневременные изящные черты, которыми обладает каждое лицо мадонны или богини. Так он жил в Риме, потом во Флоренции и, наконец, больше двух лет в Венеции вместе с Гильей, который тоже был художником. Самым плодотворным оказалось время, проведенное в Венеции. Молодой художник познакомился с этим городом, «приручил» его и быстро привык к его лабиринтам и его очарованию. В то время Венеция не была такой, какая она сегодня, – городом туризма и музыки. Тогда в ней бок о бок существовали грандиозная монументальная Венеция аристократов и высшего света и Venezia minore – «малая Венеция» тех венецианцев, которые еще не убежали из своего города на la terra ferma – «на сушу» из-за нищеты. Еще доживает свой век Венеция Гольдони с ее народными традициями, в число которых входила свобода нравов. (Расцвет этих традиций пришелся на XVIII век, на эпоху Казановы.) Модильяни в это время девятнадцать лет. Он узнает богемную жизнь, сексуальные удовольствия, пробует наркотики и алкоголь. Молодой художник делит свое время между интенсивной ночной жизнью и посещением великих венецианских художников. Он безоговорочно восхищается творчеством Карпаччо, которое изучает. Он обегает вернисажи, приходит на проходивший тогда биеннале, знакомится с искусством символистов, которое тогда очень высоко ценили в Венеции благодаря Фортуни. Он становится известен как мастер эскизов и линий, который с необыкновенной уверенностью рисует силуэты и женские тела. Он ходит на занятия в частной Школе обнаженной натуры, в Академии, из всех тем явно предпочитает женское тело. Искусство писать женские тела он изучает в музеях, в особенности по картинам Джорджоне, Веронезе и Тициана. Боттичелли его очаровал. Молодой ученик любит величайшую свободу этих мастеров. Они еще не были подвластны академической тирании, которая подчинила тело в живописи таким строгим нормам, что художники-модернисты перестали писать обнаженную натуру, считая ее чем-то реакционным и «тошнотворным», как сказал художник-футурист Умберто Боччони. Модильяни, напротив, видит в обнаженном женском теле изящество раскрывающегося цветка, ростки новой жизни, ее рождение. В это время он еще не тот Моди, которым станет в Париже. Художнику Арденго Соффичи, которому Модильяни показывал Венецию, он привиделся экзальтированным и пылким, страстно влюбленным в историю живописи, элегантным в богемной среде. Соффичи заметил также его гордый благородный взгляд и дрожащие руки, про которые Вламинк написал: «благородные, с нервными пальцами, умные руки», которые «умеют без колебания начертить рисунок одной линией».