Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Вот, например, картина, изображающая, как «святыи Кторил учит цесаря». В середине мы видим под особою сенью восседающего на престоле царя в богатом облачении; направо и налево – по святителю, с сиянием вокруг голов, в облачениях и с книгами в левых руках; позади каждого святителя по какому-то (в действительности совершенно невозможному) зданию. Нечего и говорить, что кресты на святительских ризах, так же как узоры на царском кафтане, существуют сами по себе, вовсе не ломаясь и не изгибаясь вместе с тою матернею, которую они якобы украшают, и не согласуясь с движениями тела.

Нечего и говорить, далее, что не было в действительности такого момента, когда св. Кирилл лично беседовал с императором Феодосием. Все это несущественно для художника, несущественно и для его заказчиков.

Та же самая сцена повторяется почти в точности и под другим названием: «святыи Кторил учить в сборе»: опять в середине царь, опять два святителя, только архитектурного фона нет, а появляются симметрично расположенные для заполнения второстепенные фигуры.

Гораздо важнее, однако, с точки зрения историка искусства, чем все эти иконографические наблюдения, несомненно, то общее красочное впечатление, которое производит роспись, и ради которого она создана. Это впечатление – как бы от роскошного ковра, от вышивки, от ткани многоцветной, переливающей красками, но лишенной большого определенного линейного узора, логики, умственности. Узор везде есть, в каждой отдельной композиции, но в целой росписи – линии нет. В целой росписи поражает одно: игра красок. И это, явно, не случайно. Потом, в конце XVII века, не на Украине, а далеко на севере, в Ярославле, в совершенно иной культурной среде, живущей иными воспоминаниями и чаяниями, пережившей и татарщину, и Смутное время, созревающей для восприятия «Европы» и отчасти даже уже эту «Европу» воспринявшей, – там строятся и расписываются храмы с новыми сюжетами и новыми заданиями; но и в XVII веке, как в XII, и на Севере, как на Украине, художественный идеал один: прихотливая, причудливая, нелогичная мечта, но – обязательно мечта красочная. Кирилловская церковь существенно дополняет ту характеристику русского народа, которую мы вывели из рассмотрения прочих памятников.

Нам остается дополнить нарисованную картину несколькими мелкими штришками и сказать кое-что еще о «прикладном» искусстве Киевской Руси, об эмалях, миниатюрах, станковых иконах.

Эмалью называется живопись, исполненная плавкою, стеклянистою краскою, «смальтою», на металлических пластинках. В металлической – золотой или медной – основе прежде всего выбивается углубленный лоточек, соответствующий наружному контуру, а внутри лоточка напаивается тонкая проволока так, чтобы она давала весь желательный внутренний линейный рисунок задуманного изображения или узора. Проволочные перегородки образуют замкнутые (т. е. не сообщающиеся одно с другим) отделения, и эти отделения заполняются перетертою в мелкий порошок и замешанною на воде смальтою, каждое – смальтою соответствующего цвета. Затем пластинка отправляется в печь, смальта плавится и, жидкая, плотно пристает к основе и к перегородочкам. Когда пластинка остынет, ее остается отшлифовать до зеркальности, и получается среди металлического поля блестящая и играющая пестрая красочная композиция с золотым линейным рисунком.

Древняя Русь чрезвычайно увлекалась эмалями. В разных кладах, которых так много оказалось и в самом Киеве, и чуть не во всех городах и местечках великокняжеской эпохи, эмали нашлись в очень значительном количестве. Среди них много явно привозных – из «Византии», но есть и русские изделия. Правду сказать, эти последние гораздо хуже по выделке и по качеству смальты, чем привозные, да оно и понятно: эмалевое производство требует огромного терпения, внимания, опыта, работа эта тонкая и кропотливая – такая работа никогда не была по душе русскому мастеру. Но готовые эмали зато были очень по душе русскому покупателю! И так как эмали не громоздки, подобно мраморам для церковных облицовок или подобно мусии, которой для росписи требуется сотни пудов, и которую, следовательно, надо возить на подводах или на лодках целыми караванами, а малы и легки, так что их на себе может провезти даже одинокий всадник, то заморские эмали привозились в Киев и тогда, когда другие грузы уже из-за моря не проникали.

Как было Руси не увлекаться эмалями! Они так великолепно соответствовали всем ее вкусам! Ведь, по самым техническим условиям своего изготовления, эмаль не может воспроизводить действительность, а может, в лучшем случае, только намекать на тот или иной имеющийся в действительности предмет. Ни о какой лепке светотенью, ни о каких переходах из тона в тон, ни о каких мелких подробностях рисунка тут не может быть речи. Эмаль дает пятна краски, непосредственно сопоставленные, резко отграниченные одно от другого золотыми линиями. Геометризованный, схематичный – т. е. ритмический – линейный рисунок и пятна чистой краски! Да ведь это же и есть та роскошь, которой хотела древняя Русь!