Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Все это настойчиво напоминает нам о том источнике русского благочестия, о котором мы, кажется, вскользь уже упоминали, но значение которого – может быть, и для древнего русского искусства – осталось не выясненным, как следовало бы: о балканских славянских странах вообще и об Афоне 40, как духовном их средоточии, в частности.

Во второй половине X века на Афоне был основан монастырь «Ксилургу» греком, выходцем из Солуни. В третьей четверти XI в. монастырь этот был куплен у греков русскими монахами, пришедшими из Киева или из Чернигова 41. Скоро русских стало так много, что им стало тесно в маленьком Ксилургийском монастыре, и они обратились к константинопольскому императору Алексею I Комнину 42с просьбою об отведении им большого монастыря. Царь дал им Пантелеимоновский монастырь 43, который и по сей день принадлежит русским, хотя и не непрерывно в течение восьми веком им принадлежал. Ксилургийская же обитель перешла во владение сербских иноков, но сохранила и до сих пор название Руссика. Таким образом, на Афоне в XI веке существует такой центр, в котором русские монахи могут вступать в непосредственное общение с монахами греческими и восточными. Монахи – народ чрезвычайно подвижный, склонный к паломничеству и скитаниям, и Святая гора должна была оказать на мировоззрение русских паломников-монахов огромное влияние.

Киево-Печерский патерик возводит сношения русских с Афоном к еще более древней поре – ко временам Владимира Святого. Невероятного в этом известии ничего нет: если в XI веке русские компактною массою повалили на Афон, то, значит, слава о нем давно уже имелась в России: ибо в те времена затрудненных сношений, конечно, нужно было много времени для упрочения известности Горы. В житии Антония Печерского 44мы читаем, что он был Любеча родом и пожелал «в иноческий облещися образ». Отправился он в страну Греческую, обошел много монастырей и, наконец, попал на Афон. «И виде монастыря, сущая ту на Святой горе, и пребывания святых отец выше человеческаго естества, в плоти ангельское житие подражающее». В одном из афонских монастрыей Антоний постригся и получил от игумена следующий наказ: «Паки иди в Русию, да тамо прочим на успех и утверждение будеши, и буди ти благословение святыа горы». Антоний так и сделал. Так как ни в одном из существующих русских монастырей ему не понравилось («Богу не волящу», говорит автор Патерика), он в Берестовом, близ Киева, одиноко поселился в пещере.

Когда Святополк Окаянный стал делать свое злое дело, Антоний снова бежал на Афон, и только когда в Киеве был поставлен митрополитом Иларион, он вернулся и снова поселился в окрестностях Киева, в пещере, только что оставленной Иларионом. Вокруг него скоро собралися благочестивые иноки. Возникал знаменитый последствии Печерский монастырь. Устав этого монастыря был списан с устава константинопольского Студийского монастыря, который, по словам все того же Патерика, был привезен одним из греков, приехавших в Киев вместе с митрополитом-греком Георгием.

Так ли точно в действительности все случилось, как повествуется в Патерике, или Афон лишь впоследствии замещает в киевских летописных источниках другую страну, Болгарию, о связях которой с древним Киевом желательно было уничтожить, в церковно-политических целях, всякое воспоминание, для нашей цели сейчас не так важно. Афон тесно связан с недалекою от него Солунью; Солунь 45, как свидетельствует хотя бы житие Кирилла и Мефодия, до известной степени является славянским культурным центром, находится в постоянном общении и с Охридою 46, и с другими болгарскими и сербскими центрами.

Если принять во внимание все это, изображение именно македонских и болгарских святых, прославившихся своими трудами на пользу балканских славян, в Кирилловской церкви нельзя объяснить случайностью. Кроме того, нужно помнить, что и Кавказ постоянно находился в сношениях с Афоном, с Фракией, с Македонией, что на Балканском полуострове были большие и влиятельные не со вчерашнего дня армянские колонии. И, наконец, нельзя забывать, что Афон имел связи еще и со Святой Землей, служил на пути в Иерусалим, издревле, как и теперь, станциею для русских посетителей палестинских святынь. В Киевской Руси страсть к далекому паломничеству так усилилась, что само духовенство должно было вооружиться против нее, прямо запрещая отправляться во Иерусалим, увещевая вести христианскую жизнь на месте жительства; на дающих обеты идти во Иерусалим накладывались епитимии, потому что эти обеты, говорило духовенство, губят землю Русскую.