Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

«Прежде страшнаго и грознаго твоего, ангеле, пришествия умоли о мне грешнем» (Иван Грозный, 1972, 22); «весело воззри на мя окояннаго» (Там же, 23).

Иван Грозный страдал приступами панического страха. См.: Лихачев, 1972, 20.

«Напой мя, ангеле, чашею спасения». См.: Лихачев, 1972, 22.

Например, в «Первом послании Курбскому». См.: Смирнов, 1991, 136 и далее.

Поскольку Филофей рассматривал Россию как завершение исторического развития, Москва считалась не только, как это было в XV веке, «вторым Константинополем», но и «вечным Римом», который завершает translatio imperii (Смирнов, 1991, 139).

Согласно Панченко, юродство в период его расцвета в XV–XVII веках представляло собой «русский национальный феномен»; в других странах ортодоксального Востока юродивых почти не было (Панченко, 1991, 86). Именно на этот период «нового расцвета» (Там же, 85) приходится игра в юродство Ивана Грозного, который удваивает инсценировку: если юродивый играет роль дурака, то Иван Грозный играет роль юродивого, играющего роль дурака.

Юродивый воспроизводит в этом отношении традицию киников. См. главу III, 2.3.2 данной работы.

В научно-исследовательской литературе высказывались различные мнения. С точки зрения Бахтина, опричнина узурпировала культуру народного карнавала; по мнению Лихачева, она являлась органической частью этой культуры. См.: Lachmann, 1991, XIII.

Например, в «Слове о полку Игореве», в «Тарасе Бульбе» Гоголя, в «Песне судьбы» Блока.

Смирнов пишет, что части, образующие удвоенное целое, не могут сохранить своей идентичности (1991, 122).

Тому же закону подчинялась лейб-гвардия Василия III (Смирнов, 1991, 123).

О Василии Грязном ср.: Скрынников, 1975, 148, 176.

«Али ты чаялъ, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушеньемъ шутити?» (Иван Грозный, 1986, 170).

«Что писал еси, что по грехомъ взяли тебя в полон; ино было, Васюшко» (Иван Грозный, 1986, 170).

«А что сказываешься великой человекъ» (Иван Грозный, 1986, 170). «А коли бы ты сказывалъся молодой человекъ – ино б тебе Дивея не просили» (Там же).

Лихачев трактует оскорбления в текстах Ивана Грозного как перенос его поведения в литературу (Лихачев, 1997, 364).

«И мы таково превозношенья не слыхали нигде и тому удивляемся: то ныне миритися хочешь, а такое безмерье паны твои говорятъ, а коли будет розмирица, тогды чему мера будетъ?» (Иван Грозный, 1986а, 182).

«Как еси присылалъ к намъ своихъ великихъ пословъ ‹…› и они на чомъ с нашими бояры договорилися, да и грамоту, твое слово, написали, какову хотели по своей воле, и на той грамоте крестъ целовали и печати свои к той грамоте привесили на томъ, что было тебе написати грамота своя такова, какову твои послы написали у насъ в Москве ‹…› и ты ‹…› через присягу пословъ своихъ, по ихъ приговору делати не похотелъ ‹…› И то где ведетца, чтоб целовалъ крестъ, да порушилъ его?» (Иван Грозный, 1986а, 184, 186).

«А самъ ‹…› хотя видети кроворазлитье хрестьянское» (Иван Грозный, 1986а, 190).

«А того при предкехъ твоихъ николи не бывало» (Иван Грозный, 1986а, 190).

В XVI веке польский король был вассалом турецкого султана. Иван Грозный пытался заключить союз против него с папой римским, сделать то, чего всегда избегали его предшественники, так как союз с католиками считался большой ересью. Но политические соображения требовали союза; Иван предложил папе задержать Стефана Батория и за это обещал союз православной и католической церкви, направленный против мусульман. Враждебное отношение к басурманству и намеки на возможность союза с папой проходят через все «Послание» (см. комментарий к: Иван Грозный, 1986а, 600).

См.: Панченко, 1984, 117.

Различие между body natural и body politic проводит Эрнст Канторович в своей классической работе «Два тела короля» («The King’s two bodes»; Kantorowitcz, 1957). Естественное тело смертно, политическое – бессмертно. Но это не два разных тела, а одно удвоенное; удвоение вписано в королевское тело. Канторович сравнивает его с телом гермафродита, но политическое тело важнее. «Король никогда не умирает», – пишет Канторович (13). Его бессмертие определяется, по Канторовичу, тремя факторами: 1) продолжительностью правления династии, то есть непрерывностью линии сменяющих друг друга естественных королевских тел; 2) корпоративным характером власти (то есть перманентностью политического тела); 3) бессмертием королевского достоинства (то есть бессмертием «должности»). Славой Жижек переводит предложение «Король никогда не умирает» как «Король есть вещь». «Король» соответствует здесь тому, что Канторович называет body natural, «вещь» – body politic. По Жижеку, быть королем не естественное состояние, а движение рефлексии, включенной в сеть символических значений (Žižek, 1993, 124). Отношение между естественным и политическим (сублимированным) телами Жижек представляет таким образом, что материальное тело претерпевает ряд транссубстанциваций, преобразующих его в объект «королевского тела» (125). Жижек переносит центр тяжести на удвоение королевского тела, причем вещь, тело сублимированное, есть не что иное, как objet petit (по Лакану), то есть тело-вещь короля есть то, чего мы желаем, объект вожделения из области фантазмов и воображения. Но сублимированное тело не всегда является невидимым, благодаря символам оно становится квазивидимым. В качестве примера Жижек приводит мавзолей Ленина, свидетельствующий о болезненном стремлении сохранить тело в неприкосновенности (или, точнее, оба тела: материальное и сублимированное). Тело, лежащее в мавзолее, само себя удваивает, служит облачением сублимированной вещи.