Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

Мне надо избавиться от этого гнетущего впечатления, которое смыкается вокруг меня . Какой-то проводник берет меня за руку, и я передвигаюсь в сумраке, поднимающемся до самого свода.

За этими пятью колоннами – свет. Они словно клонятся к нему. Нервюры, внутренние ребра свода, стрельчатые арки кажутся перекрещенными знаменами, как во Дворце Инвалидов.

Я двигаюсь вперед… Зачарованный лес. Верх пяти колонн уже не виден. Лучи, горизонтально пересекающие балюстраду, ведут какой-то адский хоровод. Днем ты здесь на небе, а ночью в аду. Мы спустились в ад, подобно Данте…

Яростные контрасты. Словно сполохи факелов. Жгучий огонь на выходе из подземелья, разливающийся потоками. На этом пламенном фоне чернеют колонны – одиноко, мрачно. Порой на миг возникает драпировка с красным крестом: свет здесь словно гаснет, но нет, он упорствует в мертвенной неподвижности.

Обнаженное сердце объято ужасом. Но ужас обретает меру, упорядочивается, и этот порядок нас успокаивает. А потом приходит на помощь день – наша память о нем, наша привязанность к нему – и дает необходимую уверенность.

Отсветы на стрельчатой арке; перспектива скрыта, и свет, не преодолевший ребро свода, позволяет увидеть в своих лучах лишь неподвижный остов. Но этот свет, хоть он и ужасен, выявляет шедевр.

Собор приобретает ассирийский вид. Египет побежден, ибо этот собор впечатляет сильнее, чем пирамида, он дальше от нас, чем пещеры, где впервые появилось великое искусство архитектоники. В неизъяснимости этого зрелища – тайна. Оно наводит на мысль о лесе, о гроте, но это тут ни при чем: тут что-то абсолютно новое, что невозможно сразу выразить…

Чудовищная громада ночи, слегка отстраненная на миг, тотчас же с необоримой силой вновь забирает власть.

Это рембрандтовское полотно, но в духе вкуса и порядка . Хотя даже сам Рембрандт доносит до нас лишь отзвук этой изумительной вселенной.

Я потрясен и восхищен.

Данте, входил ли ты в этот ужасный круг?

Капеллы пронизаны борьбой мрака и света.

Эта – темный грот, где, похоже, нет ничего, кроме раковин, рядами налипших к ребрам арок. Однако грозная темнота не прочь выставить себя напоказ, покрасоваться, приобрести форму.

Одна ее сторона совершенно исчезла. Другая разделена надвое отброшенной тенью. Колонны, видимые на три четверти, черные, громадные, нарушают всю архитектурную композицию. Мой рассеянный ум воспринимает только страшное, видит лишь пугающее чередование опорных столбов в этом лесу, который человек выстроил ради своего Бога. Разве уступает он в красоте настоящему лесу, меньше оживленному размышлениями, меньше населенному ужасными призраками и духами?

А вы, горгульи, образины водостоков, разве вы не порождение мозга ваятелей, вернувшихся в собор после захода солнца, чтобы получить тут ночной совет, отыскать воспоминание о каком-то ужасном сне?

Я жажду новых подтверждений величия готической души.

Эта мнимая путаница производила бы впечатление Вавилонской башни, если бы из ночи вдруг не возникли архитектурные формы, если бы сама тень не была упорядочена… У мгновения здесь нет ни слова, ни голоса.

Совершенно черные колонны вокруг хора – это молящийся камень, вихрь, взметнувшийся к Богу.

О Ночь! Здесь ты грандиознее, чем где бы то ни было. Все освещено лишь наполовину, это и внушает мне ужас. Неполное освещение рассекает здание на части, и отсветы на этих частях говорят мне о трепетной гордости титанов, которые воздвигли собор. Молились они? Или творили?

О человеческий гений, молю тебя! Останься с нами, бог отсветов!

Мы увидели то, что глаз человеческий еще не видел, то, что ему, быть может, заповедано видеть… Орфей и Эвридика страшились, что не смогут выйти, когда не нашли перевозчиков в этом ужасном мраке… Мы одни шли в Ночи. Мы были в ущельях Тарна, шли одни по бескрайнему лесу. Весь мир был в этой ночи, которую нам приуготовили титаны.

Горит свеча: крохотная световая точка. Чтобы добраться до нее, надо переступать через грузные массы тени, касаясь мертвых отблесков, единорогов, чудовищ, призраков.

Мыслитель пришелся бы впору этому склепу; огромная тень усилила бы его.

Ризничий, зажигая свечу, сдвинул тени… Тут хранится сокровище – клад накопленных ночью теней. Служка прячет сокровище церкви…

Когда мы подошли к вратам, гигантский декор придвинулся к нам, – казалось, необъятный зал приготовлен к пиру преисподней.

Потом маленькая церковная дверца затворилась. Видение исчезло. Теперь все доверено нашей памяти.