Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

В вышине – сталактиты обваливающихся теней! Сталактиты теней, падающих в теневой разлив, все растущий по контрасту со светом. Кажется, будто идешь сквозь ночной лес, под зимними деревьями. Отсветы накапливаются в межколонном пространстве, выписывают кривые, пересекаются меж собой; и, однако, остаешься затерянным в темноте. Повторяю, если бы не сохранилось чувства упорядоченности перспектив, едва намеченных блуждающим огоньком, страх был бы неодолим.

Верх собора отмечен какими-то серыми длинными полосами. Внизу сочится слабый свет. И сколько бы я ни старался, я ничего не вижу, наталкиваюсь на непроходимую высокую стену, где не различить никакой подробности; тем не менее меня не оставляет ощущение рельефа. Утро-разоблачитель – когда чудовище очнется ото сна – скажет нам, какие завесы, какие тройные завесы скрывали от нас зрелище, великолепие которого я предчувствую. Сейчас же я не меньше обязан своему воображению, нежели глазам. Предо мной – непроницаемый экран.

Движущийся огонек наводит на мысль о преступлении – вот так же потайной фонарь мог бы сопровождать шаги какого-нибудь злодея…

Торжество человеческого гения, сотворившего эти аркады. Что ему навеяло их? Радуга, быть может!

Мне кажется, я вижу Шамборскую лестницу, ставшую шире в пропорциях. Ее витки разворачиваются в вышине. Обрисовываются пролеты, их основания тонут в тени перекрестья трансепта.

Эти большие розы, витражи, настоящие солнца днем, ночью чернее, чем остальные части здания.

Капеллы – ячейки сот.

Тень сплющивает пилястры. Тут и там менее черные полосы. Различаются какие-то смутные, громоздящиеся уступами формы. Неясный свет маскирует их по-разному, особенно когда я смотрю в три четверти. Остается богатство серого, черного.

Ощущение чистоты и легкости дает призматическая форма, прорезающая массы своей острой гранью.

Через открытые врата витражи над белыми, устремленными к своду колоннами кажутся яркими персидскими миниатюрами. А группа колонн под аркадами словно отчеканена дальними витражами.

Из своей комнаты, залитой тенью, которую отбрасывает на нее собор, со своей постели я вижу широкий барельеф – это часть фасада. И комната вместе с моей мыслью целиком погружается в это влекущее к себе творение. Я думаю о тысячах людей, которые работали над этим .

Очень немногие из живущих ныне хранят благоговение в этой пустыне божественных, когда-то почитаемых камней. Меня сближает с ними любовь, которая защищает нас от смерти, и я чувствую себя стрелкой, что все еще отмечает час жизни и славы на циферблате поруганных веков.

Какое дружеское дуновение освежает мой лоб! Это ветер, только что коснувшийся собора… Только ветер да я остались ему верны…

Устав, я уже собираюсь обратно, к себе в комнату, но медлю, расхаживая взад-вперед; солнечные лучи удлинились до бесконечности, и вдруг – собор явил себя! Чудо из чудес поджидало меня, чтобы наполнить мне сердце, и душу, и мозг своим великолепием, поразить своей божественной молнией, дивной грозой. Я один пред исполином… Миг угасания, и вдруг все так поразительно ожило! Божественный апофеоз! Священный ужас! Случилось нежданное, и это нежданное обнаружил свет.

Вещи предстают предо мной более возвышенными, очищенными. Благодаря этому сиянию они вышли из небытия. Свет выявил первые планы, прерывисто набрал больше силы, следуя по восходящим линиям, окутал порталы дымкой, укрыл их в тени: и дальше весь собор вознесся к небу своей дерзкой громадой.

Бессменные теневые стражи у врат, великие свидетели, почетный караул в три ряда, по четыре, по шесть, по десять в ряду, святые: словно воскресшие, восставшие из своих гробниц.

Я чувствую, как вокруг всех этих причудливых изваяний трепещет некая – нездешняя – душа. Какую ужасную загадку они мне предлагают! У них такой вид, будто они свидетельствуют о чем-то. Они живут жизнью веков. Не призраки ли это? В них потрясающая сила веры. Быть может, они ждут какого-то важного события; совещаются о чем-то. Они уже не принадлежат времени, в котором жил ваятель, их вид беспрестанно меняется, и они приобретают в моих глазах какие-то до странности новые, чужеродные черты: на ум приходит Индостан, Камбоджа…

Я предварил эту славную поездку посещением Лувра.

Еще раз удостоверился со всей очевидностью, насколько для греков вместе с формой был важен цвет. Впрочем, несомненно, что хорошо сделанная форма дает цвет и vice versa.