Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Моделью для конного портрета принца Генри в исполнении Роберта Пика, о котором идет речь, послужила работа Франсуа Клуэ, изображающая французского дофина Генриха II на белом жеребце, в рыцарских доспехах (1543), причем, как и на портрете принца Генри, задним планом служит то ли стена здания, то ли брандмауэр. [387]Сатурн, сопровождающий юного принца, отчасти соотносится с насаждаемой при дворе короля Иакова «римской мифологией», призванной подчеркнуть, что Великобритания – империя, напрямую наследующая Риму. Но внутри римской мифологии Сатурн был не только богом времени, но еще и покровителем «золотого века», и аллюзия, заложенная в портрете принца Генри, выполненном Пиком, приобретает «обоюдоострый характер», отсылая к «золотому» веку Елизаветы, на фоне которого царствование Иакова выглядело весьма «бледно».

Энтони Роли указал, что Сатурн на полотне Пика имеет явственное сходство с дошедшими до нас изображениями Генри Ли, [388]а его роль в качестве устроителя рыцарских турниров при Елизавете поясняет мотивацию замены косы как атрибута бога на турнирное копье. Кроме того, весьма похожее изображение Сатурна присутствует на фронтисписе «Первой книги песен и арий» (1597) лютниста и композитора Джона Доуленда, [389]а у него есть несколько произведений, написанных на стихи Генри Ли, так что вполне можно предположить: «моделируя» свой образ для полотна Роберта Пика, Ли отсылал художника к соответствующему изображению, показав фронтиспис книги из своей библиотеки. Заметим: данная работа Пика – последний из известных нам прижизненных портретов сэра Генри Ли – обыгрывает те же «сатурнианские» мотивы, что и портрет работы Антониса Мора – первое из дошедших до нас изображений елизаветинского вельможи.

Франсуа Клуэ. Дофин Генри II.Ок. 1543 г. Коллекция Джона и Доменики Менил

Сэр Генри становится воплощением Времени-Сатурна и вместе с тем – некой символической фигурой, вобравшей в себя сам дух елизаветинской эпохи. Эпохи, чьи вкусы во многом были пусть не сформированы, но оформлены им. Чаемый елизаветинским двором миф о рыцарстве в ходе «срежиссированных» Генри Ли турниров облекся плотью и кровью: соединившись с возрожденными рыцарскими ристалищами, он породил свою литературу – от «репортажных», в чем-то напоминающих ритмизованные светские хроники, поэм Джорджа Пила до шедевров английской ренессансной литературы – «Аркадии» Филипа Сидни и «Королевы фей» Эдмунда Спенсера; вызвал к жизни свои живописные формы – миниатюру, изображавшую портретируемого в полный рост; активизировал язык аллегорий, который стал активно использоваться при дворе, в том числе и для ведения политической полемики и борьбы за власть, как в случае фаворита королевы, графа Эссекса, и главы Тайной канцелярии Ее Величества – Роберта Сесила. При этом, будучи истинным аристократом, сэр Генри Ли стал не столько творцом, сколько «центром кристаллизации», вокруг которого обретали форму некоторые художественные идеи, «витавшие в воздухе». Самому сэру Генри принадлежит всего лишь с полдюжины стихотворений, несколько турнирных речей и, возможно, некоторые «программы» действ, сопровождавших турниры, но его роль в качестве одного из создателей «культурного поля» елизаветинской эпохи весьма велика.

В мемуарах сэра Джеймса Мелвилла, приехавшего в 1564 г. с посольством от Марии Стюарт Шотландской (ил. 45) ко двору Елизаветы I Английской (ил. 43) для переговоров о возможном браке вдовствующей Марии с кем-то из английских лордов, после чего, со временем, она унаследует английский престол, приведен следующий эпизод.

Желая продемонстрировать свою искреннюю приязнь к шотландской кузине, Елизавета, в знак доверия к ее послу, показала сэру Мелвиллу свою коллекцию миниатюр. Она провела Мелвилла через анфиладу дворцовых покоев Уайтхолла в свою опочивальню и «открыла секретер, где лежало множество миниатюр, завернутых в бумагу, на которой почерком самой королевы написаны были имена всех, кто изображен на портретах.

Первым она достала портрет, на обертке которого было написано: «Лик моего лорда». «Держа в руке свечу, я придвинулся ближе, чтобы рассмотреть, чей портрет назван таким образом. Королева явно испытывала колебания, показывать ли мне его; однако явленное мной настойчивое желание взяло вверх и я обнаружил, что это – портрет графа Лестера.