Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

«Персидская леди» – портрет дамы в «восточном наряде», стоящей под деревом. Ее правая рука, оплетенная ниткой жемчуга, покоится на рогах находящегося подле нее оленя. На стволе дерева нанесены три латинские инскрипты: «Iniusti Justa quarela» («Справедливая жалоба на несправедливость»), «Меа sic mini» («Так мне мое…») и «Dolor est medicina (е) d[o]lori» («Скорбь есть лекарство от скорби»). В правом нижнем углу картины помещен картуш со следующим сонетом:

По сути, это эмблематическое изображение потаенной скорби и тщетных надежд. Фрэнсис Амелия Йейтс указала, что головной убор «персиянки» на картине, несомненно, восходит к уже упоминавшейся нами книге Ж. Ж. Буассара «Различные обычаи народов, населяющих землю». [381]В свою очередь, Рой Стронг обратил внимание на то, что дерево на полотне – орех, по-латыни именуемый Juglans regia («царственный желудь Юпитера»), по-гречески – Basilikon («царственное древо»), и, согласно Плинию, свое происхождение орех ведет из Персии. С другой стороны, оленя на картине он соотнес с историей о Диане и Актеоне, который был обращен богиней в оленя за то, что увидел ее купающейся в ручье. Далее исследователь спроецировал эту историю на отношения королевы и графа Эссекса: Диана теснейшим образом была связана с мифологией королевы-девственницы, а в гербе рода Деверо присутствует олень. В итоге Стронгу удалось прийти к весьма убедительному заключению: на портрете изображена сокрушающаяся об опале мужа леди Эссекс, не оставляющая надежд на то, что королева смягчится, и потому стенающая под сенью «королевского древа». Такая идентификация леди, изображенной на портрете, отодвигала датировку полотна на 1600 г. – единственный год, когда предложенная аллегория могла иметь основания в реальности. [382]Заметим, что Стронг указывает, среди прочего, что как раз в это время леди Эссекс вынашивала очередного сына, и ее свободное «персидское» одеяние можно воспринимать и в таком контексте.

Подобное истолкование «Персидской леди» позволяет высказать некоторые соображения, касающиеся портрета самого Генри Ли с собакой. Известно, что обе работы Маркуса Гирартса были выполнены для поместья сэра Генри в Дитчли и, по-видимому, висели неподалеку друг от друга. [383]На обоих портретах присутствует достаточно темный – вне знания конкретных обстоятельств и сопутствующих им аллюзий – стихотворный текст, и оба построены как эмблема, взывающая к истолкованию. Позволим себе высказать предположение: возможно, мотив «претерпевания за друзей», звучащий в стихотворном тексте на портрете Генри Ли с собакой, указывает на его попытки ходатайствовать за опального Эссекса – скорее всего, через Роберта Сесила, – кончившиеся ничем и вызвавшие горечь у стареющего вельможи, удалившегося от дел и лишь в крайних случаях использовавшего свое влияние. Но тогда «плавающая датировка» интересующего нас портрета – между 1595 и 1600 г. – приобретает более четкую локализацию: 1600. А заодно получает некое объяснение и появление портрета-реплики (1601), уже без стиха и собаки, но зато с цепью Ордена Подвязки на груди (получению которого Генри Ли способствовал, кстати, все тот же Эссекс): «старый» портрет после казни Эссекса вызывал слишком горькие воспоминания, вероятно, даже чувство вины, и потому был заменен на «подновленный». Однако ассоциации с лордом Эссексом и в «новой» работе были сохранены, но несколько сдвинуты.