Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Неизвестный художник. Роберт Кэри.Ок. 1591. Поместье Монмут Хаус

Эпоха рубежа XVI–XVII вв. обладала достаточной долей саморефлексии, чтобы отдавать себе в этом отчет. Так, Гоббс в «Левиафане» пишет: «Личность есть то же самое, что актер, действующее лицо – как на сцене, так и в обычной беседе» (английский здесь звучит еще ярче: «Person is the same that an Actoris, both on the Stage and in common Conversation» (Leviathan, 1.16.217). Интересно, что с прагматиком Гоббсом здесь смыкается один из лучших английских проповедников той эпохи, Ланселот Эндрюс, епископ Винчестерский (1555–1626), писавший, что личность рождена «всеми теми влияниями, что создают неповторимость формы, облачения или маски, которые и творят человека в его неповторимости» (Курсив наш. -А. Н.) . [401]

Маски эти могут сочетаться самым причудливым образом. В 1592 г. фаворит Елизаветы I, сэр Уолтер Рэли, сочетается тайным браком с фрейлиной ее величества Елизаветой Трокмортон, [402]после чего отплывает в морскую экспедицию к берегам Америки. Однако тайна брака всплывает наружу. В елизаветинской Англии если супружеский союз не был заключен публично, начиналось расследование: давать разрешение на брак дворянам было прерогативой монарха, и нарушителей ждала серьезная кара. Дело в том, что таким образом Корона могла контролировать заключение семейных альянсов и блокировать те из них, что угрожали стабильности престола. По сути, разрешение на брак, даваемое властелином, было средством политического контроля, хотя официально эта практика считалась заботой о морали подданных.

Джонатан Голдберг пишет: «Брачные союзы заключались между семьями; брак служил средством урегулирования дипломатических отношений <���…> Частная жизнь, с присущей ее приватностью, вовсе не рассматривалась, как ценность, а само это понятие не имело ни малейшего отношения к семейной жизни: бедняки всей семьей ютились в одной комнате, те же, кто побогаче, существовали в пространстве, отданном на обозрение челяди, посетителей, просителей, придворных, и т. д. <���…> Представление о «самости» ренессансный человек извлекал из неких внешних матриц… Семья же понималась как часть большого мира, как малое социальное образование, строительный кирпичик общества… Эротические отношения существовали в гораздо большем социальном контексте и были ему подчинены. Мы знаем, что браки по любви, конечно, случались… Но сами их последствия, носившие обычно катастрофический характер для социального статуса вступающих в брак, свидетельствуют, как строг был контроль». [403]

Томас Гоббс. Левиафан.Фронтиспис. Лондон, 1651

Характерно, что эссе «О любви» Фрэнсис Бэкон начинает фразой: «Любви больше подобает место на театральных подмостках, нежели в жизни». [404]

Королева посылает за Рэли корабль, сэра Уолтера арестовывают, доставляют в Лондон и сажают в Тауэр. При дворе влияние Рэли, происходившего из бедного провинциального дворянства, зиждилось исключительно на его личных качествах и не было подкреплено семейными связями и родственными обязательствами – он был одиночкой: ярким, умным, но не имевшим за собой ни поддержки аристократических родственников, ни какой-либо придворной партии. Гнев королевы должен был иметь для него самые катастрофические последствия. И стратегия, избранная Рэли в этой ситуации, напоминает ту, что была предложена Уилльямом Киллигрю сэру Роберту Кэри, когда последний хотел получить выплаты, положенные ему как королевскому наместнику в провинции, и разыгрывал для этого роль рыцаря, пылко обожающего свою даму. В Тауэре Рэли принимается сочинять посвященную королеве страстную любовную поэму, [405]в которой горько сетует на потерю расположения Ее Величества.