Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Ди думает о некоем «Атласе человека»: не «Анатомическом атласе», а гораздо более грандиозном проекте, который бы включал в себя кроме анатомических рисунков также и схемы, диаграммы и прочие визуальные способы представления материала.

Но совершенно сходный проект стоял и за «Атласом» Меркатора: своему создателю он виделся пятитомной (или пятичастной) книгой, в которой сначала представлено Сотворение мира, потом – астрономия, затем – география, генеалогия и, в конце, хронология. [649]Обратим внимание, что последние два раздела связаны непосредственно и исключительно с человеком, тем самым мир мыслится как арена действий рода Адама.

То есть картография в определенной мере есть наложение человека и его деяний на лик Земли и тесно связана с общими идеями (у Ди – гораздо теснее, чем у Меркатора) а в конечном счете с философией, то есть с интеллигибельными, умозрительными сущностями.

Но свойством Ренессанса было как раз стремление визуализировать интеллигибельное, будь то «иероглифическая монада» доктора Ди, обретающая форму графического знака – истолкованию же этой формы отдан целый трактат, [650]или дюреровская серия гравюр, посвященных меланхолии. Неслучайно именно Ренессанс открывает, насколько эффективны для трансляции знания различного рода диаграммы и рисунки, будь то гравюры, раскрывающие взаимосвязи мира в трудах Роберта Фладда, [651]или иллюстрации знаменитой алхимической «Mutus Liber» – «Немой книги», где знание о путях получения Философского камня передано только в рисунках – при этом подчеркнуто отсутствует текст. [652]

И учитывая эти общие свойства эпохи, мы лучше поймем некоторые черты ренессансной картографии.

В самом начале XVI в. австриец Иоганн Стаб разработал картографическую проекцию, ставшую широко известной после того, как математик Иоганн Вернер описал ее принципы в предисловии к переводу Птолемеевой географии, изданному в 1514 г. В этой проекции параллели представлены рядом круговых дуг с общим центром, стандартная линия задана центральным меридианом, а прочие меридианы изображены масштабированными кривыми, имеющими между собой две общие точки в виде полюсов. Карты, полученные таким образом, отчасти напоминают форму сердца. Проекция Стаба-Вернера пользовалась большой популярностью у картографов XVI–XVII вв. Самые ранние карты полушарий, выполненные в этой проекции, если и напоминали сердце, то весьма отдаленно, скорей приближаясь своей формой к неправильному овалу.

Но в 1536 г. Оронций Фине публикует карту мира, выполненную в этой проекции, на которой полушария земли, представленные с северного и южного полюсов, действительно выглядели как сердце. Следом, в 1536 г., он выполняет еще одну карту, названную Recens et Integra orbis descriptio (Новое и всеобщее представление мира), форма которой уже максимально похожа на сердце: картограф, пользуясь возможностями математической проекции, достигает максимума эстетической выразительности, превращая свой объект – земную сферу – в визуализированную метафору, описывающую соответствие микро– и макрокосма, в пластический концепт.

По характеру своего воздействия карта Фине приближалась к эмблеме. Деформируя – по сравнению со своими предшественниками, использовавшими тот же тип проекции, очертания земли, сжимая их по горизонтали и вытягивая вниз, в направлении южного полюса, Фине получает фигуру, совершенно подобную сердцу – но заключающую в себе карту полушарий. Но сама эта карта есть умозрительная конструкция: как заметил Д. Косгроув, до полетов в космос представление о Земле, какой ее являют глобус или карта мира, никак не были подкреплены чувственным опытом непосредственного восприятия. [653]В то же время условная фигура сердца – хорошо знакомый всем образ, нагруженный множеством смыслов и принадлежащий сфере, отличной от географии, но тесно связанной с этикой, религией и эротикой. Соединение сердца и карты, в сочетании с «поясняющей» надписью «Новое и всеобщее представление мира» порождает пульсацию смыслов. Заголовок карты Фине говорит зрителю о новизне того, что он видит, о всеобъемлющем харакере этого видения и о том, что его взору предстает мир земной – oicumena, обиталище человека – но первое, что выделяет в изображении глаз – общая форма очертаний, то есть – сердце, и лишь потом приходит понимание, что это – карта. Эффект здесь сходен с тем, который испытывает зритель, впервые увидевший картину Магритта «Это не трубка». У Магритта надпись и изображение трубки вступают в противоречие. Точно так же с определенным противоречием сталкивается тот, кто рассматривает карту Фине. Но именно с таким «зазором» смыслов и «работает» очень популярная в эпоху Ренессанса эмблема, сплавляющая изображение и текст в единое целое. Причудливым образом три части эмблемы: девиз, гравюра и изъяснительная надпись комментировали друг друга, сохраняя при этом взаимную дистанцию, и все же образуя некое единство. [654]«Основополагающим принципом для эмблематической традиции, какой ее знала Европа, было представление о скрытом вербальном значении, которое созерцающий эмблему был должен выявить, рассматривая картинку – и в этом ему должны были помочь девиз (обычно расположенный над эмблемой) и размещенная внизу эпиграмма». [655]Карта Recens et integra orbis descriptio вполне отвечала этой формуле.