Таня Перес - Дитя дорог

– Почему солнце днем, а ночью луна?

Папа объясняет.

– Папа, почему лето и зима?

Папа объясняет.

– Почему наш пес не захотел идти с нами гулять?

Папа объясняет психологию пса.

– Почему, мы любим ходить пешком, а не ездить в карете?

Папа объясняет.

Вот мы идем. Я слышу стук трости по асфальту. Вдруг все меняется. Я держу папу за руку, но нет трости, нет асфальта, а под ногами слякоть и грязь, слякоть и грязь, слякоть и грязь… мои ноги тонут глубоко в грязи, я не могу их вытащить, папа помогает мне, но его ноги тоже тонут и прилипают к земле. Мы видим перед нами телегу, где сидит мама. Вдруг я вижу, что мама почти падает. Она все время нас ищет. Я кричу:

– Мама, мама! – она не слышит. Она продолжает искать. Я слышу ее голос:

– Тата, Таточка!

Вдруг я ничего не слышу. Папа исчез. Я одна в грязи. Я стараюсь влезть на телегу. Я падаю в грязь. Я барахтаюсь в грязи и не могу вылезти. Я тону.

– Мама, мама! – я кричу.

Конвой продвигается. Я не могу достигнуть конвоя. Мои ноги прилипли к земле. Я просыпаюсь. Темнота. Коридор опустел. Я одна. Слабый свет исходит из коридора. Я смотрю вокруг. Слякоть исчезает, я в кровати. Я засыпаю опять. Вдруг та же картина, мы тонем в снегу. Мои галоши слезают с моих ног и остаются в снегу. Я иду, мои ноги замерзают. Я больше не чувствую ног. У меня уже нет ног. Я падаю. Я на обочине, между раздетыми трупами. Где папа? Я ищу его. Нет папы. Мама исчезла. Вдалеке бабушка. Ее бросают в могилу. Опять трупы. Я одна между трупами! Знакомый голос говорит мне:

– Пришло время просыпаться, соня! Я тебе принесла чай и даже хлеб. Я тебя убью, если ты накрошишь. Ты хочешь сначала подсов или хочешь помыть руки?

Ослепительный свет из окна! Как я счастлива!

Ночи все еще были тяжелыми. Мышата, которые стали моими хорошими друзьями, боялись и перестали приходить и искать крошки на моем одеяле.

Было кое-что «приятное» – я начала счищать со своих пальцев сухую обмороженную кожу. Первые пальцы, которые я отчистила вместе с ногтями, были на правой руке, большой и указательный, что позволило мне держать мой кусок хлеба как все. Это было такое счастье видеть мои розовые пальцы, немного красноватые, с тоненькими ноготочками. Мне это казалось чудесным. Конечно, сестры меня ругали и говорили, чтобы я не смела снимать кожицу раньше времени потому, что это оставит следы на руках. Ничего меня не убеждало, и я продолжала.

Кошмары продолжились. В этот раз это было на фоне ужаса. Я боялась, что скажу что-нибудь во сне. Баня, которая была раз в неделю, приводила меня в большое смятение. Я очень стыдилась своего худого тела и страшной кожи. Я старалась смотреть в потолок во время того, как меня мыли. Сестры раздавали мне комплименты, не жалея моих ушей:

– Кожа да кости! Какой ужас!

– А чего ты хотела?! Голод, болезнь, одиночество…

– Но она ведь уже ест! Прошло уже пол года, за ней ухаживают! Так почему же ничего не меняется?!

– Что ты хочешь? Девочка растет, она вытянулась!

Я думаю о своей няне. О ее хороших руках, о ее любви ко мне. Иногда у меня катились слезы из глаз. Сестры этого не замечали. Я думаю, что сестры не были злыми, они просто говорили в слух то, что думали. Я не сердилась, но описание моей «наружности» было не особо приятным. Я утешалась лишь несколькими словами одобрения, которые мне сказали за то, что я съела всю еду из тарелки и что я с точностью смогла воспользоваться подсовом. Помните мои два отчищенных пальчика – мою гордость!

Вообще-то, после моего полугодового присутствия в больнице, сестры привязались ко мне. Даже очень меня любили. Что не мешало им кричать на меня при каждой возможности.

Людмила Александровна была очень довольна своим обучением. Однажды она даже попыталась поговорить с румынскими солдатами, и это у нее получилось. Она была очень собой горда.

Однажды в коридоре все переполошились. Это случилось незадолго до Пасхи. Роженицы приносили разноцветные яйца, чтобы раздать их сестрам и врачам. Это русская православная традиция. Когда я это все увидела, я вспомнила, что умею рисовать. Я сказала Людмиле Александровне, что с радостью разрисовала бы яйцо для нее, но у меня нет ни кисточки, ни красок. На следующее утро пришла «ледяная» Элли, не говоря ни слова положила на мой круглый стул коробку с акварельными красками, стакан с водой и даже тоненькую кисточку. Завтрак она поставила в другое место и сказала:

– Ты будешь есть только после того, как разрисуешь яйцо.