Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет

Но вы не считаете, что оба слова используются одинаково?

– Думаю, это зависит от того, употребляете ли вы его, чтобы кого-то унизить. То есть используете ли вы слово «пидор» так, как я только что сказал, в качестве ярлыка, а я не вкладываю в него расового смысла. Некоторые могут чувствовать иначе. Некоторые белые подростки чувствуют себя вполне комфортно, день напролет говоря это слово. Но не я. Не то чтобы я никогда в жизни не произносил это слово. Но теперь я просто не произношу его в повседневном разговоре. Мне кажется неправильным, если я его произношу.

Давайте поговорим о вашем сочинительстве. Как вы придумываете припевы?

– Думаю, что припевы рождаются из бита. Припев для «Just Lose It» я, вероятно, написал примерно за тридцать секунд, как только возник бит. Это была наша последняя запись для альбома. Нам казалось, что у нас еще нет хит-сингла. Это была песня, которая на самом деле ничего не значила. Только то, что диктовал мне бит. Биты роятся у меня в голове – и рифмы, и слова, и игра слов, и регулярно повторяющиеся фразы. Если вы рэпер, то рифмы на вас просто наплывают. Слова обычно сокрыты внутри самого бита, и надо только их найти.

Итак, вы были тинейджером, когда впервые услышали The Beastie Boys, и они вселили в вас чувство вроде «Ой, я мог бы стать частью хип-хопа».

– Да, но потом появились X–Clan. Мне очень нравился первый альбом этой группы [305]. Brother J был в группе лидером. Его исполнение было таким убедительным. Но он же заставлял меня ощущать себя отверженным, называя нас северными медведями. Даже такие радикальные ребята, как Public Enemy, никогда не вселяли в меня такого чувства: «Ты белый, ты не можешь исполнять рэп, это наша музыка». Группа X–Clan могла вселить в тебя нечто подобное. Это была пощечина. Вроде как, ты любишь и одобряешь эту музыку, ты покупаешь артиста и поддерживаешь его, любишь эту музыку, живешь ею и дышишь ею, – так кто имеет право говорить, что ты не можешь ее исполнять? Если у тебя к ней способности, если тебе хочется исполнять ее, то почему тебе можно покупать пластинки, но нельзя исполнять эту музыку? Это была эпоха продвижения черных – и они ощущали чувство гордости: если ты не черный, то и не должен слушать хип-хоп, не должен прикасаться к микрофону. И мы обычно одевались в черное и зеленое.

Вы носили медальон в виде Африки?

– Я и парочка других моих друзей. И мы ходили на тусовки.

Ого!

– Помню, у меня были часы, как у Флэвора Флэва [306]. Часы были такие большие и смешные… Они были чертовски огромными. И мы с моим другом в одинаковых спортивных костюмах Nike и с крутыми прическами пошли на тусовку, и над нами ужасно смеялись. И мы чуть не сбежали с тусовки.

Помню того парня, который прыгал перед моим другом и кричал что-то вроде: «Да, па-а-а-а-рень! Что ты знаешь о хип-хопе, белый па-а-а-а-рень?!»

Должно быть, там развернулась драма с вашим африканским медальоном?

– Я попытался объяснить моим черным друзьям, которые считали, что я не должен был носить его… я сказал: «Послушайте, я люблю эту культуру, я ушел в нее с головой». Но когда ты – подросток и на самом деле ни в чем не уверен, еще не узнал жизни, ты не знаешь, как полнее себя выразить. Ты пытаешься самоутвердиться и застреваешь на таком вопросе: кто я как человек? Когда я гулял в пригородах, меня прозвали «ниггером», а когда я прогуливался по Детройту, на меня наезжали за то, что я белый. И я испытал этот кризис идентичности: «Неужели мне действительно нельзя притрагиваться к микрофону? Неужели это не для меня?»

И вы все это чувствуете как белый рэпер, пытающийся вписаться в эту черную культуру?

– Даже формируясь как подросток, будучи новичком в школе, подвергаясь насмешкам и нападкам. Подростки испорчены, подростки жестоки с другими подростками. Пройти через школу очень трудно. Любой вам это скажет. Я не умел давать отпор до семнадцати-восемнадцати лет. Я изменился только лет в девятнадцать, когда меня подзывали и говорили: «Йо, я сделаю котлету из такого-то и такого-то, можешь мне подсобить?» Они знали, как я дерусь. У меня был друг Гуфи Гари. Он позвал меня и сказал: «Йо, на меня только что наехали в „Бургер Кинг“». И я сказал: «Ладно, Пруф, мы пойдем и сразимся за Гуфи Гари. Садись в машину. Поехали». Потом оказалось, что я стал агрессором, в котором трудно было узнать того одинокого мальчика, каким я был несколькими годами раньше, когда никому не причинял вреда и не накликал на себя беды.