Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет

В 1965 году он был таким же?

– Не совсем. Он был, по-своему, очень стеснительным. Очень смешно говорить так об одном из самых ярко выраженных экстравертов в мире. Мик больше всего боится одиночества. Он порой относится к миру так, как будто мир на него нападает. Это его защита, и это сформировало такой характер, что иногда чувствуешь, что рядом с ним невозможно в самого себя углубиться. Любой в группе вам это скажет. Но причина этого – долгое пребывание в таком положении – в положении Мика Джаггера.

У вас с вашей женой Патти две дочери-подростка, Александра и Теодора. И как отец, вы хорошо представляете, до чего может довести озорство, потому что вы сами почти все это прошли.

– У меня никогда не было проблем с моими детьми, хотя Марлон и Анджела [301]выросли в непростые времена: копы, врывавшиеся к нам, я торчавший. [302]Я чувствовал себя как старый капитан китобоев: «Мой корабль отчаливает, увидимся года через три». Исчезавший на недели и месяцы отец – это никогда не пугало моих детей. Просто у папы была такая работа.

А серьезные разговоры? О наркотиках?

– Да это же можно увидеть по телевизору. Александра и Теодора – мои лучшие друзья. Я не грожу им пальцем. Я просто не упускаю их из виду. Если у них проблемы, они приходят со мной поговорить. Они выросли с друзьями, представление которых обо мне… кто знает, что им говорят в школе? Но дочери знают, кто я. И всегда ищут у меня защиты. ( Улыбается .) И это мне нравится.

Опишите вашу жизнь в Коннектикуте: когда вы встаете, что делаете?

– Я сделал решительную попытку после последнего турне вставать вместе с семьей. А это для меня весьма внушительная цель. И мне это удалось – я встал в семь часов утра. Спустя несколько месяцев мне было позволено отвезти детей в школу. Потом мне было позволено вывезти мусор. Я даже не знал, где стоит мусорный контейнер.

Я много читаю. Могу немного поплавать на яхте по Лонг-Айленду в хорошую погоду. Я делаю много записей в своем подвале: пишу песни, отрабатываю технику игры. У меня нет строгого расписания. Брожу по дому, жду работниц, которые прибирают на кухне, потом снова привожу все в беспорядок и что-нибудь жарю. Вместе с Патти мы куда-нибудь выбираемся раз в неделю, если есть что-нибудь интересное в городе, – вроде как вывожу старушку на обед, дарю ей букет цветов, делаю себе приятное. ( Улыбается .)

Вы слушали новые гитарные группы – «The Hives», «The Vines», «The White Stripes»?

– Нет, правда, нет. Собираюсь их увидеть. Пока их не увижу, не хочу слушать пластинки.

Но это подстегивает – увидеть, как новая гитарная музыка творится по вашему образцу?

– В том-то и дело. Мы для других – то же самое, чем был для нас Мадди Уотерс. То, что вам захочется написать на своем надгробии как музыканту, старо как мир: ОН ПЕРЕДАЛ СВОЙ ОПЫТ. Жду не дождусь, когда увижу этих ребят, – они словно мои дети, понимаете?

Я не чемпион игры на гитаре. Гитара – один из самых компактных и сильных инструментов. И я все еще на ней играю, потому что, чем больше играешь, тем больше учишься. На днях я подобрал новый аккорд. Я подумал: «Черт, если бы я знал его раньше…» Гитара тем и прекрасна. Тебе кажется, что ты ее знаешь насквозь, а в ней еще столько неизведанного. Я смотрю на жизнь, как будто она состоит из шести струн и двенадцати ладов. Если я не смогу выжать все из инструмента, тогда об остальном и говорить нечего.

Многих людей, с которыми вы прожили часть вашей жизни в составе группы The Rolling Stones, уже нет в живых. Кого вам особенно недостает?

– Кончина Иэна Стюарта была тяжелым ударом. Я ждал его в отеле в Лондоне. Он собирался сходить на прием к врачу, а потом ко мне зайти. В три утра позвонил Чарли: «Ты все еще ждешь Стю? Он не придет, Кит». Стю был как отец. Он всех нас объединял. У него было большое сердце. Когда другие люди становились жадными и завистливыми, он мог быть выше этого. Он многому научил меня, например тому, как набрать воздуха в легкие, прежде чем взяться за какое-либо дело. Заметьте, это не всегда срабатывало. Но я уловил суть.

Грэм Парсонс – я рассчитывал, что мы долгие годы будем работать вместе, потому что все выглядело многообещающе. Я не думал, что он ходит по краю пропасти. Я пошел в сортир, когда мы выступали в Инсбруке, Австрия. Отливаю, и тут входит Бобби Кис. Он говорит: «У меня для тебя плохая новость: Парсонс умер». Мы собирались провести ту ночь в Инсбруке. Я сказал – к черту. Взял напрокат машину, и мы с Бобби поехали в Мюнхен и стали ходить по клубам – пытались забыть об этом на день или два.