Array Лао-цзы - Восточная мудрость

В Египте, свершая молчанья обет,
Жил бедно одетый и кроткий аскет.
К нему отовсюду стекался народ,
Как бабочки, к свету стремящие лёт.
Однажды припомнил отшельник-старик,
Что свойства людей возвещает язык,
Что муж, проводящий в молчании дни,
Свои совершенства скрывает в тени.
Вот стал говорить он о том и о сем
И вскоре прослыл по Египту глупцом.
Покинут, забыт, ненавистен судьбе,
Он бросил свой дом, начертав на столбе:
«Коль видеть себя, как в зерцале б я мог,
Покровов с себя никогда б не совлек.
Безумец! Себя я красивым считал,
С уродства покров безрассудно я снял!»
Пройдет о молчальнике молвь, если ж, речь
Возвысив, бесславье сумел ты навлечь –
Беги! Всем молчание впрок. Мудрецу
Почета прибавит, поможет глупцу.
Почетом своим дорожи, о мудрец!
Молчанья покров не снимай, о глупец!
Достаточно времени, друг. Не спеши
Показывать встречным глубины души.
Ведь ежели тайну откроешь, о брат,
Ее возвратить не сумеешь назад.
Как тайну царей охраняет калем –
Пока нет ножа над главою, он – нем!
Хоть словом владеет, но хуже, чем скот
Безмолвный, кто речи пустые ведет.
Как скот бессловесный, безмолвствуй и ты,
Коль речи твои неумны и пусты.
Пустых и ненужных речей избегай,
Не будь, как болтающий зря попугай!

Поспоривши, некто на брань перешел.
Побили его, разорвали камзол.
Оборван, побит, сел, заплакавши, он.
Сказал ему мудрый: «Когда б, как бутон,
Твой рот оставался закрытым, покров
Твой не был бы рван, как у розы цветов».
Увы! Пустомель громогласны уста:
У звонкого бубна средина пуста.
Взгляни на огонь: на язык он похож,
Но быстро водою его ты зальешь.
Пускай говорят, что талантов лишен
Са’ди, что с людьми необщителен он,
Пускай полушубок мой рвут по клочкам, –
До сути моей не добраться глупцам!

Раз сын у Азод-эд-Довлэ занемог,
Отец истомился от дум и тревог.
Сказал ему некий подвижник: «О шах,
На волю плененных повыпусти птах».
Царь клетки разбил – вмиг не стало там птиц –
Коль сломаны двери, бегут из темниц.
Под сводом чертога в темнице своей
Остался один лишь певун-соловей.
Недужный его заприметил там князь,
И птице плененной он молвил, смеясь:
«Ты в клетке-темнице, певун-соловей,
Сидишь из-за сладостной речи своей».
Покуда молчишь, ты спокоен и прав,
Представь доказательства, слово сказав.
Са’ди свой язык обуздал, и тогда
Его не коснулась людская вражда.
Тому лишь доступен душевный покой,
Кто будет далек от беседы людской.
При всех не порочь недостатков людских,
А лучше займись исправленьем своих.
Не слушай безумных речей пустоту,
Глаза закрывай, увидав наготу.

Мюрид на попойке турецких рабов
И бубен, и арфу разбил у певцов.
За это, как бубну, мюрида щекам
Досталось, как струнам – его волосам.
От боли побоев всю ночь он не спал,
А утром наставник мюриду сказал:
«Коль быть ты не хочешь, как бубен, побит,
Как арфа смиренно согнись, о мюрид!»

Увидели двое: и пыль, и разлад,
Разбросана обувь и камни летят.
Один от смятенья сбежал, а другой,
Вмешавшись в мятеж, поплатился главой.
Блажен, кто не судит в гордыне своей
Ни злых, ни хороших поступков людей.
Даны тебе очи от бога и слух,
Уста для глагола и разум и дух,
Чтоб мог ты низы отличать от вершин,
В пустых пересудах не тратя годин.
От мудрого старца я слышал рассказ, –
Приятны такие рассказы для нас:
«Раз видел я негра, который точь-в-точь
Был черен и длинен, как зимняя ночь.
Как будто бы демон царицы Валкие,
Своим безобразием точно Иблис.
Девицу, подобную месяцу, он
Лобзал и в объятьях сжимал, распален.
Так крепко сжимал, что подумал бы ты:
Заря погасает в тисках темноты.
Вмиг божий закон я припомнил, и пыл
Ненужный меня, как огонь, охватил.
Кругом озираясь, искал я камней
Иль палки, крича: «О безбожник, злодей!»
Крича и бранясь, разлучить их я смог –
Так тьму с белизной разлучает восток.
Он тучей умчался, предстала бела
Она, как яйцо из-под галки крыла.
Но лишь черный бес убежал, на меня
Набросился ангел, бранясь и кляня:
«Ханжа, лицемер, в черной рясе святош,
Земле ты привержен, а к небу зовешь.
Всех больше на свете мне негр этот мил,
Он душу и сердце мои полонил.
Я долгожеланные яства в сей миг
К устам поднесла, ты ж их отнял, старик!»
Вопя, призывала помочь ей в беде,
Кричала, что нет состраданья нигде:
«Нет больше мужчин, чтоб могла их рука
Меня защитить от сего старика,
Который, седин не стыдяся ничуть,
Дерзнул на невинность мою посягнуть».
Вцепилась при этом она мне в подол,
Лицом от стыда в воротник я ушел…
Бояся толпы, как из пкурки чеснок,
Из платья я вырвался и – наутек!
Я наг от нее убежал, пусть моя
Одежда достанется ей, но не я.
Чрез несколько дней мы столкнулись опять,
Спросила: «Ты знаешь меня?» – «Как не знать? –
Ответил я ей. – Ты урок мне дала
Вперед не мешаться в чужие дела.
Ведь с тем не случится такая беда,
Кто занят лишь собственным делом всегда.
Решил я, увидевши злое, с тех пор
Так делать, как будто не видел мой взор».
За речью своей, коль умен ты, следи,
Молчи, коль не можешь сказать, как Саади.