Саймон Монтефиоре - Молодой Сталин

Спасательная операция разбилась о грубый хохот. Но Зимний все еще держался, хотя защитники его постепенно напивались пьяными: в бывшем царском дворце были превосходные винные погреба. Тем временем по мостам проезжали машины, на улицах звенели трамваи, в Народном доме в тот вечер Шаляпин пел в “Доне Карлосе”. “Казалось, что на Невский вышел гулять весь мир”. Проститутки (такой же живой индикатор неминуемой угрозы, как крысы на корабле или канарейки в шахте) все так же зазывали на проспекте клиентов. “Улицы заполонила всевозможная шваль”, – вспоминал Сагирашвили.

Наконец в 21:40 “Аврора” дала холостой выстрел – сигнал к штурму. Во дворце Женский ударный батальон был так перепуган залпом, что многих действительно чуть не хватил удар – их пришлось успокаивать в задних комнатах. Снаружи командиры большевиков – Подвойский и Владимир Антонов-Овсеенко, которых Ленин хотел расстрелять за некомпетентность, – собрали огромную толпу.

Канониры Петропавловской крепости провели обстрел тридцатью шестью шестидюймовыми снарядами. Только два попали во дворец, но защитников они перепугали. Броневики вели пулеметный огонь по стенам. Группы матросов и красногвардейцев обнаруживали, что дворец не просто никто не защищает, но даже двери его не закрыты.

“Вообще вся атака Дворца носила совершенно беспорядочный характер”, – признает Антонов-Овсеенко. Около двух часов ночи силы большевиков ворвались во дворец и начали прочесывать комнаты.

В освещенном свечами зале Смольного висел “неприятный синий табачный дым” и “было жарко от испарений немытых человеческих тел”. Открытие Съезда, состоявшего из “провинциальных” делегатов, которых Суханов называл “серой массой”, больше нельзя было задерживать. Но министры Керенского все еще были хозяевами дворца, Ленин выйти на трибуну не мог. Вместо него трибуну занял Троцкий. Когда Мартов и меньшевики назвали то, что сделал Ленин, “безумным и преступным шагом”, Троцкий (его “худое заостренное лицо” выражало “мефистофельскую злобную иронию”) произнес одну из самых презрительных в мировой истории речей: “Вы – жалкие единицы, вы – банкроты… отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть, – в сорную корзину истории!”

“Тогда мы уходим”, – ответил Мартов. Недальновидные меньшевики покинули зал – и стали историей: к власти их больше не подпустят. Сагирашвили, меньшевик, не поддержавший бойкот, потерянно бродил по коридорам Смольного. Тут “Сталин дружелюбнейше положил мне руку на плечо и заговорил со мной по-грузински” – он пытался перевербовать Сагирашвили в большевики. Тот отказался, хотя в дальнейшем многие бывшие меньшевики, такие как Вышинский, стали вернейшими сталинскими вассалами [205].

Гром пушек наконец разогнал искателей острых ощущений с придворцовых бульваров и мостов. “Даже проститутки пропали с Невского проспекта, где когда-то порхали как птички”, – заметил Сагирашвили.

В комнате, где до 1905 года обедал Николай II с семьей, – в комнате с золотом и малахитом, с красными парчовыми портьерами, за столом, покрытым сукном, – министры Керенского все еще обсуждали, кого назначить диктатором. Затем они внезапно бросили этот фарс и решили сдаться.

И тут распахнулась дверь.

“В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату… – вспоминал министр юстиции Малянтович. – Человечек был… в широкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок, на рыжеватых длинных волосах. В очках. С короткими подстриженными рыжими усиками и небольшой бородкой. <���…> И воротник, и рубашка, и манжеты, и руки были у человека очень грязны”.

– Временное правительство здесь, – сказал министр торговли Коновалов. – Что вам угодно?

– Объявляю вам, всем вам… что вы арестованы, – ответил Антонов-Овсеенко. – Я представитель Военно-революционного комитета Антонов.

Это было в ночь с 25 на 26 октября, примерно без десяти два. Новые хозяева Зимнего дворца принялись за грабеж, “вытаскивая ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду”. Один солдат воткнул в свою шапку страусовое перо. Старые дворцовые служители, все еще одетые в голубые и красные с золотом ливреи, пытались остановить мародеров. Штурма Зимнего дворца не было: при съемках сцены штурма в фильме Эйзенштейна пострадало и то больше людей. Сагирашвили писал: “Правительство Керенского смыла Нева”.