Саймон Монтефиоре - Молодой Сталин

– Узнали, подлецы, – пробормотал Ленин.

Наступила среда, 25 октября. Сталин в кожаной куртке и кепке появился в комнате 36. Здесь был и Ленин. Шло экстренное совещание ЦК. Пригласили даже Зиновьева и Каменева. Ленин настаивал на том, что ход восстания нужно ускорить. Делегаты съезда собирались все в том же здании.

Ленин начал выдвигать положения главных декретов – о земле и о мире. Он так и не снял грим – “вид довольно странный”, замечал Троцкий. Переворот шел своим ходом. Заседание Центрального комитета продолжалось уже два дня без перерыва. “В маленькой комнатушке у плохо освещенного стола на пол сброшены пальто, – вспоминала помощница большевиков Сара Равич. – В комнату все время стучат – сообщают об очередных успехах восстания. Среди присутствующих – Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин”. Приходили посланники. В 10-ю комнату, где сидел ВРК, неслись поручения, а оттуда – в 36-ю, к Ленину и ЦК. В этих комнатах “принимая и отправляя запыхавшихся связных, рассылая по всем уголкам города комиссаров, облеченных правом жизни и смерти, лихорадочно работал Военно-революционный комитет. Беспрерывно жужжали полевые телефоны”. Сагирашвили наблюдал за Сталиным: он “носился из одной комнаты в другую. Я никогда не видел его в таком состоянии. Такая спешная, лихорадочная работа – на него это было непохоже”. В городе раздавались залпы, но борьбы не было. Электростанция, почтамт и Николаевский вокзал перешли в руки большевиков, все мосты, кроме Николаевского моста позади Зимнего дворца, тоже. В шесть часов утра был занят Государственный банк, в семь – Центральная телефонная станция, в восемь – Варшавский вокзал [203]. Но балтийские матросы, чья помощь была необходима, задерживались. Весь день правительство продолжало работать – или по меньшей мере существовать. Керенский находился в здании Генерального штаба и получал одну плохую новость за другой. В девять утра он наконец понял, что Петроград могут спасти только войска с фронта и что только он может их призвать. Он не мог найти машину, пока его соратники не реквизировали у американского посольства “рено” и громоздкий прогулочный лимузин “пирс-эрроу”. Керенский покинул экстренное заседание правительства в Зимнем дворце и устремился прочь из города.

В Смольном вот-вот должен был начаться Съезд, но Зимний дворец до сих пор не пал, его даже не окружили. Во дворце по-прежнему заседало правительство – под охраной 400 молоденьких кадетов, Женского ударного батальона и нескольких казачьих эскадронов. Один фотограф уговорил женщин сфотографироваться на баррикаде. “Все это было похоже одновременно на оперу и комедию”, – писала американка Луиза Брайант, одна из многих журналистов, работавших на месте событий. Большевики стягивали силы к дворцу на удивление медленно. А во дворце, как вспоминал позднее министр юстиции Малянтович, “в огромной мышеловке бродили… обреченные люди… всеми оставленные”.

После формального заседания члены ЦК – среди них Ленин, Троцкий, Сталин, Енукидзе и молодой Молотов – принялись обсуждать будущее правительство. Сначала они решали, как его назвать. Ленин не хотел использовать капиталистическое слово “министр”: “гнусное, истрепанное название”.

– Можно бы комиссарами, – предложил Троцкий, – но только теперь слишком много комиссаров… Нельзя ли “народные”? Совет народных комиссаров, а вместо премьера – председатель [204].

– Это превосходно: ужасно пахнет революцией! – загорелся Ленин.

Даже в этот момент большевики играли в показную скромность, поскольку аскетизм был частью их культуры. Ленин предложил Троцкого на роль председателя Совнаркома. Но еврей не мог быть российским премьером. Троцкий отказался: он утверждал, что эта роль – для Ленина. Скорее всего, Ленин предложил Сталину занять пост наркома по делам национальностей. Сталин тоже отнекивался: у него-де нет опыта, он слишком занят в Центральном комитете и счастлив быть простым партийцем (об этом Давиду Сагирашвили позднее рассказывал Енукидзе). И похоже, именно Сталину Ленин со смехом возразил: “Думаете, у нас есть такой опыт”? Ленин настоял на своем – так Сталин получил первую официальную работу с тех пор, как служил метеорологом в Тифлисской обсерватории. Тогда казалось, что все это не всерьез: некоторые члены ЦК считали, что кабинет создается как бы в шутку.

Когда дверь большевистского штаба открылась, “навстречу нам пахнул спертый, прокуренный воздух, – писал Джон Рид, – и мы разглядели взъерошенных людей, склоненных над картой, залитой ярким светом электрической лампы с абажуром”. Но дворец еще не был взят 1 .