Доната Митайте - Томас Венцлова

Дальше мы гуляли, гуляли, Томас собирался меня отвести к Наташе Трауберг, чтобы она меня как-то или у себя, или куда-то пристроила, но туда идти было еще рано. Мы зашли в кафе, и тут произошла историческая сцена знакомства с Таней.

Томас мне обещал и дальше показывать Вильнюс и показать всю Литву, но тут, поскольку я договорилась, что Томас покажет Тане Вильнюс и что они в 12 часов в каком-то месте встретятся,

Томас меня отвел к Наташе и пропал без вести. И потом появился через несколько дней, вернувшись с Каунасского моря, с ангиной, с температурой, и никуда меня не повез. Поэтому посмотреть Каунас как полагается мне не удалось.

Перед тем я прожила в Вильнюсе, наверное, неделю, Наташа устроила меня у каких-то знакомых на Антоколе. Томаса я видела действительно только лежащим в постели с ангиной.

В тот момент он безумно влюбился в Taню. Потом это как бы отпало и было отложено на многие годы. И Таня за это время вышла замуж… Я ничего этого не знала. И того, что Томик видится с Таней… Я ее забыла совершенно. Просто напрочь забыла. Ну, Томик с какой-то девочкой поехал на Каунасское море, а меня, своего друга, бросил, стоит ли мне помнить эту девочку? Д. М. А вот 1968 год, Чехословакия, ваш выход на площадь? Н. Г. Я думаю, что тогда, в 1972 году, Томас привез мне книжечку, в которой были эти стихи, там не было написано «Наталье Горбаневской», было – «Н. Г.». Он говорит: «Вот, цензура пропустила». Но я их даже прочесть не могла [политовски], я увезла с собой эту книжечку, и она у меня цела. На самом деле я их прочла только в польском переводе. Сейчас, буквально вчера, в журнале Куллэ я их прочла уже в русском переводе.

И хотя мы не часто виделись, мы действительно чувствовали себя друзьями, плюс к этому прибавилась связь через Иосифа. Томас был гораздо более близким другом Иосифа, хотя и позже с ним познакомился. Мы чувствовали себя старыми друзьями. У меня нет никаких точных воспоминаний: приезжал ли Томас в эти годы в Москву (а когда я дважды до эмиграции приезжала в Вильнюс, его там как раз не было). Или я что-то слышала о нем от Наташи Трауберг. Наташа за это время вернулась в Москву, мы с ней часто виделись, и как-то в разговорах все время возникали маленький Том (ее сын, который назван в честь Томаса) и большой Том. Не помню, был ли он в Москве перед моей эмиграцией. А потом он звонит мне прямо из Парижа или откуда-то по дороге в Париж (когда он эмигрировал, он полетел не прямо в Америку, а через Париж).

Было довольно тепло. Столики выставлены в кафе на тротуары, и мы с ним пили вино. Я сказала: «Томас, в такую погоду (а погода была мокрая) надо пить горячее вино». Он так блаженствовал, говорил: «Ну, могли ли мы с тобой думать, что мы будем сидеть в Париже и пить горячее вино?»

И мы много ходили. Моя манера водить по Парижу – это не какие-то специальные места, а напротив, чтобы человек как бы через кожу проникся Парижем.

Он, конечно, рассказывал, говорил: «Ну, я вступал в Хельсинкскую группу, я их спрашивал: „Понимаете, ведь я уже подавал на отъезд, они мне отказывали, а теперь они могут меня сразу выкинуть, и выйдет, что вроде бы я вступил в Хельсинкскую группу, чтобы эмигрировать“. А они мне сказали: „Ничего, будешь нашим представителем за рубежом. Но я понимал, конечно, что меня могут или отправить в эмиграцию, или дать мне восемь лет“». Я спрашиваю: «Томас, почему восемь?» Он удивился: «А сколько?» Я говорю: «А по семидесятой статье максимум семь». И тут Томас сказал мне гениальную фразу (и это член Хельсинкской группы!): «А что такое семидесятая статья?» Я говорю: «Томик, это 58—10». Это я на всю жизнь запомнила: «А что такое семидесятая статья?»

А потом то он неоднократно приезжал в Париж, то мы встречались на каких-то конференциях. Приехал он в Париж в 1980 году перед мадридской конференцией. Там была официальная конференция Хельсинкского акта, а мы делали параллельную диссидентскую конференцию. Там все были. Это был тот самый раз, когда по дороге туда разбился на машине Андрей Амальрик.

Мы опять гуляли с Томом по Парижу (он ехал в Мадрид через Париж), потом снова встретились на конференции. Есть даже какая-то фотография, где нас много народу, например, генерал Григоренко, Томас, я. На мадридской конференции мы как бы все время варились в одном котле. Там появился еще один литовец, Владас Шакалис, который перед тем бежал через Финляндию в Швецию, не останавливаясь в Финляндии, чтобы его не выдали. Так что Томас еще и его опекал. Мы с ним очень подружились. Это был уже сентябрь 1980 года, уже была «Солидарность».