Стендаль - Жизнь Наполеона

[1] См. Ласказа. [2] Мартенс. Международное право, стр. 291. [3] Тит Ливии, справедливо порицающий самнитов за то, что они не уничтожили римлян в Кавдинских ущельях. Книга IX, т. IV. стр. 221, перевод де ла Малля.

ГЛАВА XIII

Наполеон сам рассказывал ряду лиц, что хотел приказать врачам отравить опиумом некоторое число больных в своей армии. Для тех, кто лично его знал, вполне ясно, что это намерение было следствием заблуждения, а вовсе не жестокосердия или равнодушия к судьбе своих солдат. Все те, кто описывает эти события[1], единогласно признают, что во время сирийского похода Наполеон проявлял заботу о больных и раненых солдатах. Он сделал то, чего ни один полководец до него не делал: посетил лазареты, где лежали чумные больные, беседовал с ними, выслушивал их жалобы, лично проверял, в какой мере врачи исполняют свой долг[2]. При каждом передвижении своей армии, особенно при отступлении от Сен-Жан-д'Акр, он величайшее внимание уделял лазаретам. Разумными мерами, принятыми им для того, чтобы вывезти больных и раненых, а также хорошим уходом, которым они пользовались, он снискал похвалу англичан. Деженет, бывший главным врачом Сирийской армии, теперь стал завзятым роялистом; однако даже после возвращения Бурбонов он никогда не говорил об отношении Наполеона к больным солдатам иначе, как с величайшей похвалой. Знаменитый Ассалини - мюнхенский врач, тоже побывавший в Сирии, хоть и недолюбливает Наполеона, однако отзывается о нем так же, как Деженет. Во время отступления от Сен-Жан-д'Акр Ассалини, подавший главнокомандующему рапорт, из которого явствовало, что перевозочных средств для больных не хватает, получил приказ выехать на дорогу, захватить там всех обозных лошадей и даже отобрать лошадей у офицеров. Эта суровая мера была проведена полностью, и ни один из больных, на исцеление которых, по мнению врачей, оставалась хоть какая-нибудь надежда, не был брошен. На острове Эльба император, сознававший, что английская нация насчитывает среди своих граждан самых здравомыслящих людей Европы, неоднократно предлагал лорду Эбрингтону задавать ему, не стесняясь, вопросы о событиях его жизни. Когда Эбрингтон, воспользовавшись этим разрешением, дошел до слухов об отравлении, Наполеон, нимало не смутившись, сразу ответил ему: "В этом есть доля правды. Несколько солдат моей армии заболело чумой; им оставалось жить меньше суток; надо было немедленно выступить в поход; я спросил Деженета, можно ли взять их с собой; он ответил, что это связано с риском распространить чуму в армии и к тому же не принесет никакой пользы людям, вылечить которых невозможно. Я велел ему прописать им сильную дозу опиума и прибавил, что это лучше, чем отдать их во власть турок. Он с большим достоинством возразил мне, что его дело - лечить людей, а не убивать их. Может быть, он был прав, хотя я просил его сделать для них только то, о чем сам попросил бы моих лучших друзей, окажись я в таком положении. Впоследствии я часто размышлял об этом случае с точки зрения морали, спрашивал у многих людей их мнение на этот счет, и мне думается, что, в сущности, все же лучше дать человеку закончить путь, назначенный ему судьбою, каков бы он ни был. Я пришел к этому выводу позже, видя смерть бедного моего друга Дюрока, который, когда у него на моих глазах внутренности вывалились на землю, несколько раз горячо просил меня положить конец его мучениям; я ему сказал: "Мне жаль вас, друг мой, но ничего не поделаешь; надо страдать до конца". Что касается вероотступничества Наполеона в Египте, то все свои воззвания он начинал словами: "Нет бога, кроме бога, и Магомет его пророк". Это мнимое прегрешение произвело впечатление в одной только Англии. Все остальные народы поняли, что оно должно быть поставлено на одну доску с обращением в мусульманство майора Горнемана и других путешественников, которых "Африканское общество" посылает исследовать тайны пустыни. Наполеон хотел расположить к себе жителей Египта[3]. Он вполне основательно рассчитывал, что благочестивые и пророческие выражения повергнут в ужас значительную часть все еще суеверного египетского народа, а его собственную личность окружат ореолом неодолимого рока. Мысль о том, что он в самом деле собирался выдать себя за второго Магомета, достойна эмигрантов[4]. Такой способ действий увенчался полным успехом. "Вы не можете себе представить, - говорил он лорду Эбрингтону, - сколь многого я добился в Египте тем, что сделал вид, будто перешел в их веру". Англичане, всегда находящиеся во власти своих пуританских предрассудков, которые, однако же, наилучшим образом уживаются с самой возмутительной жестокостью, находят, что это неблагородная хитрость. История на это возразит, что в эпоху, когда родился Наполеон, католические идеи стали уже смешными.