Андрей Посняков - Король

Плыли недолго, вскорости высадились на берег, вышли на тракт, провожая взглядами баркас, с южным попутным ветром идущий дальше, к Ладоге, по торговым делам. Отсель уже путь к Тихвину лежал посуху.

К удивлению Леонида-Магнуса, дорога оказалась вовсе даже неплохой, твердой, почти совсем от дождей не размокшей, а местами даже подсыпанной песком да щебнем. Видать, холили дорожку, лелеяли, не считаясь ни с какими тратами – важный был путь, и для паломничества, и для торговлишки. Что иногда и государев двор выделял, так то ярыжки царские воровать не смели – Богоматери опасаясь. Это вам не двадцать первый век, где бесстыдные да бессовестные у власти трутся да себе любимым добро наживают, о других людях вовсе не думая. Оттого и грязь кругом и дорог почти нет. Потому что забыли Господа, безбожники, атеисты чертовы. Семьи они свои кормят… воронят вороватых, жадных, бессовестных! Бога не боятся – на что, интересно, надеются? На том-то свете денежки не нужны. Ужо погодите… Ужо!

Ближе к вечеру остановились на ночлег в придорожной харчевне. Все полсотни паломников в гостевую избу не влезли, да и не стремились – чай, ныне у них забота другая, не тело грешное ублажать, но – душу бессмертную! Кто во дворе, у возов приткнулся, а кто и неподалеку, в поле, костры разложил, шалаши устроил. Там и Паисий-инок святой, народ на пение богоугодное собрал, разложил псалтырь…

Про Саньку старец тоже не позабыл, нашел у костра, привел за руку, со прочими в един ряд поставил – пой, мол, коли голосом Господь уподобил. Собралися, приготовились… Паисий посох в руку взял, поднял… Грянули!

– Господа-а-а ныне славим, братие-е-е…

Хорошо пели, стройно, благостно. И Санькин – Аграфенин – голос в общем хоре достойно звучал, звонко. Слова девка не знала, да на лету подхватывала, подтягивала, подпевала…

– Иже прииде Бог наш единосущны-ы-ы-й!

Волосы темно-рыжие на самые глаза падали, и не было в очах тех ни бесстыдства, ни наглости. Одна вера, и еще – затаенная боль. Боль, о которой Графена никогда и никому не рассказывала. А потом, уже после, тогда как кончили молитву и пение, убежала девчонка в лес, повалилась лицом в пожухлую осеннюю траву и долго-долго рыдала. От пения ли, от слез или от покаяния, а только сделалось ей вдруг легко-легко, так легко, как никогда еще не было.

По хорошей дороге и шлось хорошо, ходко, да еще с молитвами, с песнопениями. До Богородичного монастыря, до посада Тихвинского, обычно неделю шагали, ну а тут могли и за шесть ден дойти – запросто. Если по двенадцати верст в день идти. Все свои припасы за спиной несли в узелках, в котомочках. С ближними последними припасами делились, да еще кое-что встречные гости-купцы подавали, ну – и сердобольные, по погостам, по деревням. Кто яичек куриных лукошко, кто корзинку орехов, а кто и сальца кусок изрядный.

Паисий-инок трапезу всю благословлял – в пути трудном, как на войне, постных дней нет!

Шмат сала и девять вареных яиц как раз и принес как-то Михутря с общего дележа. Еще и хлебца прихватил краюху, вкусный хлебец-от, с погоста Липно. Покушали, водицею из ручья запили. Саньку тоже не обидели – кушай, дева, да – тсс!!! – язык на замке держи, не дай бог, прознает кто – позору не оберешься.

С утра девять яиц было, к вечеру осталось одно. Два Магнус съел, два – Михутря, и столько же – Санька. Всего шесть получается. А было – девять. Спрашивается, куда еще два яйца девались? Михутря сказал, что не ел, да и сам Арцыбашев про себя знал то же. Выходит – Санька. Да и ладно. Не жалко, пущай наедается. Ладно, яйца – так ведь и сала кусок так быстро ушел, что…

Если Санька – то ладно, а вдруг – чужой кто? Нет, попросил бы, оно понятно – дали б. Зачем тайком брать, воровать зачем? Вот вопрос в чем!

Продукты приятели хранили в заплечном мешке, который несли по очереди – полдня король, полдня – капитан, девчонку не напрягали. А уж потом, отдыхая, оставляли мешок то у ручья, то у сосны тенистой, а иногда и в какой-нибудь харчевне на лавке. Там, видно, вор и…

Ничего не сказав своим спутникам, Леонид решил лично выследить вора. Незнание король посчитал опасным. Сегодня ворует, а завтра возьмет и донос напишет! Разговоры подслушает, донесет… Вот и решил разобраться, а не сказал своим, потому как опасался – вдруг да воровка – Аграфена-Санька? Михутря к ней и так не очень-то расположен, а уж как узнает… Со свету девку, конечно, не сживет, но прогонит – точно.

Очередную порцию продуктов составили все те же яйца, сало да еще жареная щука и с полкило ржаных сухарей. Щуку страпезничали сразу же, да потом весь вечер похрустывали сухарями, а после молитвы хозяин харчевни от щедрот одарил всех трапезой. Квашеная капуста, грибы, ушица. Покушали всласть, поблагодарили Господа да разбрелись спать, кому куда назначено. Беглецам выпало – в баньке. Той хорошо, все ж не на улице, да и покойно, тихо, а самое главное, тепло – баньку, видать, не столь уж давно топили, и еще оставался на камнях и в досках теплый дымный дух.