Сергей Шевелев - Серебряный крест [СИ]

На ужин подали простоквашу и гречневые блины с медом. Блины были изумительны, мед вообще великолепен. Во фляге поручика осталось еще и по чарке для согрева. Селена не удержалась и поинтересовалась — кто занимался стряпней, на что хозяйский сын, потупив глаза, стыдливо ответил, что это его рук дело и научился он этому от покойной матушки. «Ну и хорошее дело, — рассудительно заметил на это Лужин, — и мужику сие дело не помеха. В Европах вот, первые повара не бабы, а мужики. Вот взять, к примеру, Фельтона, — государева повара. Так государь на него чуть ли не Богу молится, ни на шаг от себя не отпускает, а ведь Петр Алексеич толк в хорошей кухне знает, хотя и солдатской трапезой не брезгует, да…»

После еды немногословные хозяева принялись убирать со стола, а Лужин, Полозов и Селена вышли подышать свежим воздухом.

— Славно, однако, — крякнул Виктор, усаживаясь на обрубок бревна и по привычке сунув руку в карман за сигаретами и не обнаруживая ничего, кроме старых табачных крошек. — Вот, зараза! А я, братцы, остался без курева! Что б этих шведских драгун черти взяли, курить охота, спасу нет…

— Так в чем же дело? — изумился поручик. — И табачок найдется, и лишняя трубка, коли не побрезгуешь.

Он не на долго отлучился, принес две глиняные трубки, огниво и кожаный кисет, затем набил трубки табаком и протянул одну из них Полозову.

Виктор, сроду не куривший трубки, осторожно сделал первую затяжку. Прикрыл глаза и выпустил вверх густой клуб дыма. Ничего, терпимо! Табак был крепок, но непривычно ароматен и не напоминал ни одну из знакомых марок сигарет.

— Ну что, хорош табачок? — улыбаясь, поинтересовался дымивший, словно паровоз Лужин.

— Хорош, хорош…

— Настоящий, турецкий… Достал вот, по случаю. Жаль только — кончается мой запас. Придется на голландский переходить, да что поделаешь…

— А вы давно царю Петру служите? — неожиданно задала вопрос Селена.

«Ишь, шустрая! — подумал про себя Полозов. — Времени зря не теряет. Оно верно, материал-то какой интересный для девчонки-историка. Это тебе на «Битлы», дорогуша, и не поп-музыка, это — Большая История…»

— Я-то? — Лужин прищурился. — Да уж тринадцать годков скоро стукнет. Я ведь, как и говаривал вам, человек простой, из мужиков. Еще с малолетства при боярине нашем Тите Лукиче Сухорукове в конюхах ходил. Конюшни у него знатные были под городом Воронежем. И был у нас на конюшне конь; не просто конь — красавец! Молодой, норовистый, ни одному бока намял к себе не подпускавши, а вот я ему, сам не знаю почему, люб оказался. Для других не конь, а сущий Диавол, а мне — первый друг… И вот как-то раз, под вечер, приходит боярин наш со товарищами. Они со вчерашнего дня в хоромах хозяйских пировали, ну и, разумеется, на ногах уже еле держались. И решил тут Тит Лукич лихость свою показать, а наездник он неплохой был. «Гей, — кричит мне, — Егорка, песий сын, седлай Серка, да немедля!..» Я и так, я и этак… Мол, опасно, хозяин, в твоем положении на необъезженного жеребца садиться, а он на меня с кулаками. «Делай, — говорит, — что велено, не то запорю до смерти!..». Сказано — сделано! Оседлал я Серка, а у самого душа в пятки ушла. Ну, думаю, все, не сдобровать боярину! Конь тот, как я уж вам говорил, не каждого то и подпускал к себе, а тех, кто винца хватил, вообще на дух не переносил. И точно! Лишь вскочил боярин в седло, как Серок захрапел, встал на дыбы, и пошел по двору, и пошел… Не успел народ глазом моргнуть, как вылетел Тит Лукич из седла, да и шмякнулся об землю что есть мочи. Серок сразу успокоился, и принялся, как ни в чем не бывало, травку щипать прямо у хозяйского крыльца. Побагровел боярин от такого конфуза; шутка ли сказать — перед лучшими друзьями, да еще перед всей дворней своей так опозориться. Подхватился он с землицы-матушки, и за нагайку. Велел челяди привязать коня к столбу посреди двора, да как начал его кнутом потчевать. Серок ржет, бьется в путах, удила закусил, морда вся в пене, по бокам кровь струится, а сам на меня смотрит так умоляюще, защити, мол… Тут я не выдержал. «Пощади, — кричу, — хозяин божью тварь! Не губи лошадь…» А он, изувер, и меня в кнутовья. Тут я совсем рассудок потерял, и, не ведая — что творю, ему промеж глаз и заехал. Набежали слуги боярские, скрутили меня, а Тит Лукич и говорит: «Ты, пес, холоп богомерзкий на господина своего руку поднял? Так вместе со скотиной той сейчас смерть лютую и примешь…» Привязали меня рядом с Серком и начали кнутами что есть силы обхаживать…