Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»

Так, перебирая прошлое, добрались они и до последних, несчастливых лет войны с Баторием [74].

– Яз ить под Старой Руссой в полон попал, – огорчённо сообщил дорогобужец Григорий. – Семь лет на чужбине мыкался, не чаял на Русь возвратиться.

– Ништо, вот сызнова война с Литвой учнётся, так поквитаешься за досаду сию, – подбодрил рязанец.

– Мню, ещё пару годин войны не будет, – возразил выборный дворян от Дорогобужа.

– Почто так, разве сын, король Жигимонт [75], не вступится за отца свово, короля свейского Иоанна [76], что с нами воюют уже второе лето?

– Неладно у польского круля с сенатом его, Ругодивскую землю [77]не привёл к Ржечи под руку, нарушил обещание, – стоял на своём Пушкин. – Не даст серебра на войну сейм Жигимонту.

– Ну, тогда, даст бог, одолеем свеев, – рассудил рязанский порубежник.

– Да пора бы посчитаться с еретиками лютеранскими за разорение святой Трифоновской обители [78]да разгром рати русской под Гдовом [79], – согласился присланный Бельским дворянин. – Ужо скоро выступает из Москвы новое войско в Новгород.

– Каким же обычаем несчастье на битве гдовской приключилось [80]? – решил узнать подробности Афанасий.

– Воевода передового полка князь Володимер Долгорукой [81]от Большого полка далеко отступил, помощь ему подать не успели, немцыто всей силой навалились и наших опрокинули, многих в плен имали, да и князя Володимера Тимофеича тож.

– Ошибся воевода. Не следовало ему отдельното идти, – вздохнул рязанец.

– Ему почитай двадцать два лета от рождения, не набрался ещё науки полки водить, – согласился Пушкин.

– Кто же такого молодого передовой ратью командовать поставил? – влез в разговор я.

– По роду ему низше чином служить невместно, – буркнул Григорий сын Григорьев и переключил внимание на меня. – А за каким лядом ты словеса-то коверкаешь? Не перестанешь эдак шепелявить, носить тебе от народа прозвание – Швиблый. Зазорно поди тебе будет, прадеда твоего пращуры наши кликали Иван Васильевич Мститель, а враги прозывали Грозным [82].

Тут пришла пора мне удивляться:

– А отца как называли?

– Кто как, – начал уходить от ответа Пушкин, но потом решился: – Всё более Яровитым именовали, кто языком не дорожил.

– Вы в опричнине служили? – решил я узнать побольше о прошлом этих мест.

– Слова такого ныне не произносят, заповедано то под страхом смертной казни великим государем Иоанном Васильевичем, – сообщил дорогобужский дворянин. – А так да, не в земщине службу справлять начинал, а в поддатнях [83]за рындой при царском выходе. Там в младых летах и прозвище своё получил, да токмо я один, а не много меня, учись молвить верно.

– Какое же прозвище твоё? – препираться и объяснять, что на «вы» уважительней, не стоило.

– Сулемшой люди кличут, – усмехнулся Пушкин.

– За что же так прозвали?

– Да в карауле мне в ранних годах солнцем напекло, аз и сомлел, – так и назвали Сумлевша. Уж потом переиначили, – не обиделся на вопрос выборный из Дорогобужа и, повернувшись к Афанасию, произнёс: – Оставлю яз княжонка на твой погляд, ты уж не подведи меня, воспитуй в строгости. Мне же к жене съездить надобно, чую, по зиме в поход идти. Учителей же с Москвы пришлют, а закону Божьему его архимандрит Феодорит выучит, на то патриарший наказ есть.

Душа во мне возликовала, похоже, и в этот раз везение маленького князя не оставило. В спальню я летел как на крыльях, планируя сразу по отъезде Пушкина уговорить своё окружение начать хозяйственные перемены.

Не успела за ускакавшим наутро Григорием Пушкиным улечься пыль, как я уже пристал к Ждану с идеей об устройстве нужника. Буквально за неделю из деревянных кадок, труб, выдолбленных из ствола лиственницы, да изрядного количества смолы соорудили туалетную комнату. Вывод канализации шёл в специально выкопанную яму, откуда остатки жизнедеятельности вывозились прочь. Для уменьшения зловония распорядился я регулярно подсыпать туда торфу из ближайшего пересохшего болота. Вторым глобальным нововведением в дворцовой жизни стало употребление исключительно кипячёной воды, как для питья, так и для приготовления всевозможных напитков. Дворня вовсю роптала – работы по переноске дров, воды и чистке стало больше, а пользы в капризах царевича они не видели никакой.

К этому моменту писчики дьяка Алябьева завершили опись дворов в Угличе, и Данила Битяговский принёс этот список мне для ознакомления. По данной налоговой росписи, выходило в столице моего уезда тяглых дворов менее двух сотен, что давало прямых налогов, или, поместному, сошных денег, чуть более ста рублей в год, да разных оброчных платежей с лавок, мельниц и кузниц ещё пятнадцать рублей.