Анатолий Курчаткин: Бабий дом

И еще подумаешь невольно, отмахивая километр за километром по этим безлюдным пустынным улицам, по овеваемым всеми ветрами пустырям, которые в неведомых никому генеральных планах определены уже как места грядущей массовой застройки: а что, если в какой-то день и какой-то час все, от старого до малого, от неходячих калек до грудных младенцев, скрытых сейчас во мраке своих бетонных сот, высыпали бы на эти улицы, пустыри, аллеи и бульвары? То-то бы каждому пришлось пережить потрясение: вот она отчего велика, Москва, – столько народу надо уместить в себе!

И мало что уместить – напоить и накормить еще, одеть и обуть; а и того еще мало. Требует еще своего и душа! Мчат через всю страну, стучат на рельсовых стыках тяжелыми чугунными колесами товарные поезда, везя в Москву уголь и нефть для теплоэлектростанций, лес и цемент для строительства, зерно и сахар, масло и мясо. Гудят, поигрывая адскими отсветами пламени, электропечи, превращая в своих жарких футерованных чревах каменный размол шихты в жидкость, чтобы из выплавленного металла был отштампован кузов автомобиля, отлита станина турбины; ходят громадные железные веселки в громадном чане, замешивая тесто, чтобы к утру из него был выпечен хлеб, что отправится, еще храня в себе жар противня, в булочные; квасится молоко в гигантских емкостях, варится пиво, набивается в кишку колбаса… Заработай деньги, получи, сэкономь, накопи – будешь и сыт, будешь и обут, и одет.

На чем сэкономить, чтобы была переполнена радостью и восторгом жизни душа? Куда отнести сэкономленные рубли, что купить на них? Или, как то призывает рисованный вечный плакат на торцевой стене дома, скудно освещенный оказавшимся поблизости фонарем, лучше положить их на срочный вклад за три процента годовых в сберкассу?

Далеко уведут мысли в заполночный час, когда километр за километром познаешь собственными ногами размеры Москвы. Но вдруг скрип тормозов рядом, лязг открывшейся дверцы и голос, перекрывающий звук стрекочущего под капотом мотора: «Что, подбросить, может, по пути если?»

По пути, по пути; самосвал грохочет с бешеной скоростью по пустынным улицам, мигающим желтым огнем светофоров на перекрестках, водитель жует папиросу в зубах, нет ему до тебя никакого дела – что он затормозил возле тебя, почему позвал?

Что гадать!

Завтра доведется нестись ночною московской улицей в другом автомобиле тебе, замаячит впереди в скупом фонарном свете человеческая фигура – не поленись, притормози, открой дверцу, высунься из душного тепла кабины на свежий ночной воздух: «Что, подбросить, может, по пути если?»

Сколько ни гадай, а отлитая из бетона Останкинская телебашня, гигантской иглой прошивающая московское небо, точно что выше тянувшейся в месопотамское небо, но так и не доставшей его, сложенной из кирпича-сырца башни Вавилонской.