Анатолий Курчаткин: Бабий дом

Он называл себя бодрячком, везушником – кем и действительно казался обычно, – но сейчас в нем ничего не осталось от этого обычного, сейчас это был смятый, потерянный человек, и в выспренности его речи не проглядывало никакой позы – одна оглушенность, судорожная попытка спрятаться за слова, спастись ими, заслониться…

Лида отступила от Андрея Павловича и промокнула рукой мокрые глаза. Она осилила слезы, и они больше не текли у нее.

– Я никогда, Андрей, ничем не попрекала тебя, – сказала она, не глядя ему в лицо. – Никогда, ни разу, ты ведь знаешь. Зачем же объяснять мне все это? Я любила тебя и потому принимала все как есть. Да я бы не смогла любить тебя, если б ты бросил сына. Может быть, я потому тебя и любила, что ты такой. Ведь никогда я не требовала, не просила даже, чтобы ты оставил семью? Это так подло было бы, если бы ты их оставил. Вы оба виноваты, что сын ваш так болен, и крест вам нести обоим. Я никогда не чувствовала в себе права помочь тебе снять его и переложить только на ее плечи. Я бы себя последней гадиной чувствовала, если бы вдруг попыталась сделать это…

– Но что произошло, Лида?! – перебил ее Андрей Павлович. – Что случилось? Вчера ты не могла, потому что спектакль у отца. Я понимаю, я поменял билеты… но что тебе мешает сегодня?!

Он задал этот свой вопрос, наступила пауза, длилась все, длилась, и наконец Лида сказала мертвым, падающим голосом:

– Я слышала твой разговор с Мариной.

Кровь отхлынула от лица Андрея Павловича вмиг, разом, и оно сделалось бледным. Андрей Павлович попытался шагнуть к Лиде – и не смог.

Теперь Лида глядела на него, а он прятал, уводил глаза от ее взгляда.

– Тот твой разговор, когда ты звонил ей по телефону, слышала. У нас там спаренный, два аппарата… И она велела мне взять вторую трубку. Я сначала не поняла ничего. Я думала, это кто-то из ее… звонит. Только почему-то голос такой знакомый… такой родной…

– Но у нас… – осекаясь, с трудом смог выговорить Андрей Павлович, – ничего не было… Совершенно, ровным счетом, я тебе клянусь. Только тот разговор…

Лида слегка кивнула согласно.

– Не было, я знаю. Она это не для тебя все устроила. Для меня… У меня ее вещи, кофточки, платье… для нашей с тобой поездки дала их мне… я на них смотреть не смогла, дня их у себя держать не смогла, тут же ей отвезла… Но ты, но ты… с ума сойти, но она, получается, была права!

За эту минуту Лидиного объяснения Андрей Павлович совладал со своим испугом, одолел сковавшую его недвижность – и бросился к Лиде, обнял ее.

– Милая моя, радость моя, счастье мое! Это затмение, это наваждение, это минутное сумасшествие! Только ты, только с тобой… без тебя я не смогу, нельзя без тебя, умру без тебя, сгорю, повешусь!…

Лида не делала попыток высвободиться из его рук. Бесчувственная и безжизненная стояла она в его объятиях, похоже, и не слыша, о чем он говорит.

– Что ты наделал! Что ты наделал!.. – сказала она. – Я жила так, как все вышло, и была счастлива. Счастлива, что нужна тебе, что ты не можешь без меня… Что благодаря мне ты можешь улыбаться, играть этого бодрячка, казаться везушником. И пусть в остальном все у меня вышло нескладно, я была счастлива. А теперь…

– Все по-прежнему, радость моя! – перебил ее Андрей Павловнч. – Все по-прежнему. Ничего не изменилось, ничего не стало иначе…

Но Лида снова как не услышала его.

– У каждого свой ад, о моем ты думал? Я не сравниваю с твоим. Это несравнимо. Но он мой, я с ним живу, мне его терпеть. Думаешь, легко терпеть? Тридцать лет – ни своей семьи, ни своего дома… Но терпела. И вполне по силам было: думала, нужна тебе, я именно, я, вот какая есть… и ад, и счастье – все вместе, а теперь только он один…

– Нет, Лида, нет, милая моя, это в тебе минутное… это было наваждение… я твой, весь, и ты, только ты… ничего у нас не изменилось, все по-прежнему!

Теперь до Лиды словно бы дошел смысл его слов.

– Андрей!.. – протяжно проговорила она. Положила ему голову на плечо, но лишь на мгновение – тут же подняла и, упершись ему в грудь руками, заставила Андрея Павловича отпустить ее. – Как может быть по-прежнему? Если только вернуть все вспять – и ничего того… Но это невозможно.

– Но не было же ничего! Позаигрывала она со мной, щелкнула потом по носу – и все! – в голосе Андрея Павловича было отчаяние, и он не сумел сдержаться – не сказал это все, а выкрикнул.

Лида покачала головой.

– Если бы я тебе приходилась женой, это, может быть, был бы для меня и довод. Но я не жена. Не жена, не любовница, а что-то… без названия… тут достаточно того твоего звонка…