Евгений Сапожинский: Дурацкое пространство

В прихожей я нагрузил на себя все это проклятое дерьмо, вышел из дома, не глядя на привратницу, кое-как доплелся до базы на Фестивальной, скинул ношу и пополз на хату.

Это было только началом наших очень странных, предельно странных отношений с Маргаритой.

* * *

Она просто зачастила к нам. Я начал уставать. Брать с нее деньги уже казалось какой-то несусветной пошлостью. Маргарита, тем не менее, всегда втискивала в мою руку сто пядьдесят с мелочью. Мне приходилось только нажимать омерзительные кнопки на чекопечатающем аппарате, отрывать змейку ленты — я не удосуживался данное делать часто, да кому это нужно? — налоговая не придет; а кто ее знает, может, и придет — неразорванные чеки, бывало, спускались до пола. Но ради Маргариты, когда знал, что она посетит наше безымянное заведение — вот глупость! — я даже заряжал новый рулончик. Кегль ныл, но я лихо отмазывался: «Посмотри, — говорил я, — как неровно намотан рулон, он явно выходит за габариты гнезда. Мне, знаешь ли, плевать, как ты понимаешь, что не пропечаталось — то не пропечаталось, ведь в памяти этой тухлой пародии на твой мозг кое-что сохранилось. Вообще-то, все». — Кегль разумно кивал. — «Однако расскажи-ка это мытарям. Понравится им такая история?» — шеф обещал привезти новую ленту, воз и застревал, как ныне там («Ой, забыл!»), мне приходилось выкидывать змею, уснувшую в пароксизме наслаждения на прилавок и вручную регулировать натяжение; при этом машинка попискивала похабным образом, но работала.

Маргарита ходила к нам и действительно спасала в некотором роде кассу. Однако этого было мало; в конце концов дурдом сказался на моей зарплате, и весьма резко. Кегль, конечно, только разводил руками. Все это дерьмо мне не нравилось; тупил. Я уже, будучи предателем, в третий раз наведывался в «Багровый закат», интересуясь, не освободилась ли там в конце концов долгожданная вакансия. Марфа Петровна, виновато глядя в пол, бормотала: «Да, нелегкие времена, Матвей. Ставки пока нет. Хотя Наташа вроде бы собирается в декрет. А черт ее знает, Наташу, — глаза Марфы Петровны мигали, словно цветные лампы на магнитоле, — пойдет она в декрет или нет! От кого она залетела? И залетела ли вообще?»

Я хорошо знал Наташу — учились в параллельных группах и стажировались вместе. Наташа, по моим понятиям, блюла мораль. Какова ее судьба? Хорошо, если ей придется няньчить детей. Двух. А лучше трех.

Включил аллертность, развернулся к тупым плакатам, обещающим райские наслаждения и почесал. Марфа Петровна квохтала: «Ну куда же ты, Матвейчик, давай хотя бы чаю попьем! У меня есть хороший!»

Пересекая проезжую, я думал о Маргарите. Меня чуть не сбил какой-то дурной «Ауди». Вот еще радость, подумал я. Слушай, значит. По латыни это, бакланят, так.

Перебрался на другую сторону улицы; жалобно-виноватые вопли Марфуши приглушились.

Оглянулся. Она заглохла. Видимо, пошла парить мозги Наташе. Идиотки, надеюсь, пришли к консенсусу.

Тропинка (нет, не аллея, а тропинка) вела меня на Фестивальную. А я туда не хотел. Видимо, мне нечего было сказать Маргарите. Или много чего. Пришлось свернуть вбок. Направо.

Плюхнулся на скамейку и стал созерцать домишко, спаленный бомжами. Неудачно я расположился: совсем неподалеку находилась сто пятая, и я, блин, дождался. Илона — ну надо ж, какое совпадение! — некоторое время смотрела на меня, потом кивнула сама себе блондиночным, на хрен, хвостиком, и изрекла:

— Опять нажрался, сволочь.

Руки похлопали по карманам халата в поисках сигарет. Нашлись. Чирк.

— М-да-а, — романтично прищуриваясь (так ей казалось) — заявила Илона.

— Вот тебе, — не менее романтично заявил я, показывая кукиш. Показать традиционный американский жест мне то ли не хватило воспитания, то ли чувства юмора.

Илона, хихикнув, бросила недокуренную сигарету и свалила к своей чокнутой работе — спасать кого угодно от смерти, разве что только не своего бывшего мужа.

А я не пил! На хрен мне было пить, если меня ждала Маргарита! Я был уверен в этом.

* * *

На работу я просто начал забивать. Все больше и больше я прислушивался к рассказам Марго, а они не давали скучать.

— Матвей… — она опрокинула стопарь. Вот алкоголичка.

Терпеть не могу подобных предисловий. Кто-то из этих великих психологов сказал: самый сладчайший звук для слуха человеческого — это звук его имени. Чушь собачья.

— Что же делать-то… Что делать… — Маргарита решила поползать по дивану в поисках зажигалки. Я вынул свое заранее припасенное быстрое пламя. Специально для Маргариты.