Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Длинные усы, почти совсем седые. Пронзительные светлые, чуть в зелень глаза.

— Кто такие?

— Мы разведчики князя Любарта. Князю Кейстуту важная весть.

— Что-то молоды вы для разведчиков. Что, для важной вести у Любарта поопытней гонцов не нашлось?

— Так вышло...

— Чем докажете?

Митя пожимает плечами. Его начинает раздражать этот высокомерный допрос.

— Чем же я докажу? Секретных слов нам Любарт не давал... Расскажу, а там сами смотрите.

— Почему молчит твой напарник?

— Он плохо понимает по-литовски.

— Как вас звать?

— Его — Алексей, дружинник из разведки Бобра-воеводы...

— Знаю воеводу Бобра...

— ...а меня — Дмитрий, я Бобров внук, сын князя Кориата.

— Кориата?! — важный воевода выпрямляется, он удивлен.

— Да. А что?

— Что-то не помню я у него такого сына, не знаю...

— Я тебя тоже не знаю...

— Хм! Дерзок. Эй!

Влетает стражник.

— Князя Кориата ко мне! Живо!

Митя радостно оглядывается на Алешку (тот мрачно смотрит в пол), спрашивает:

— Что?! Князь Кориат здесь?!

— Здесь, здесь...

— Ну, слава Богу! Алешка, отец здесь! Хоть теперь, может, обсушиться дадут!

— Дадим, если не врешь. Рассказывай, что за весть.

— Войско, что стояло на том берегу, сегодня ночью ушло на запад. — Что?! Что ты врешь?! Вон же лагерь, всадники!

— Это заслон. Остались только конные. До полуночи они отправили обоз с ранеными, после полуночи ушли пешцы. Мы видели сами.

— Как вы оказались здесь? Где Любарт?

— Любарт ночевал в Холме. Он не успевал сюда, и мы решили известить вас. Но к этому времени у нашего командира разведки, уже никого не осталось под рукой, кроме нас.

По мере того как Митя говорил, важный воевода подбирался, губы его сжались, а глаза помрачнели. Он вновь кликнул дружинника:

— А ну, всех воевод сюда. Быстрей!

«Кто же такой, — гадал Митя, — сам Кейстут, что ли? Грозен!» И тут в шатер шагнул Кориат:

— В чем дело, брат? — и увидел Митю. — Сын! Ты как здесь?! — кинулся к нему обнять, отдернул руки от мокрой одежды. — Что происходит? — и снова повернулся к хозяину шатра.

— Гонцы Любарта, — уронил тот и неожиданно усмехнулся. Как ни скупа была усмешка, а Митя почувствовал — словно гора упала с плеч, Алешка же расплылся от уха до уха.

— Ну здравствуй, племянник, — важный воевода шагнул к Мите, протянул руку.

— Племянник? — озадаченно переспросил Митя и сообразил: «Да, Кейстут».

— Меня зовут Олгерд, я, выходит, твой дядя.

— Олгерд! — выдохнул сзади Алешка и, неожиданно согнувшись в поклоне, отступил на два шага.

«А-а, так, значит, сам Олгерд! Вот он, оказывается, какой». — Митя не растерялся, пожал протянутую руку, склонил голову и выпрямился.

Отец подошел, обнял за плечи, но ничего не говорил, смотрел на брата. В шатер начали заходить воеводы:

— Звал, князь?

— Да, проходите. — Олгерд приглашающе махнул рукой и опять обратился к Мите: — Что еще можешь сказать?

— О противнике почти ничего. Только то, что за час, примерно, до рассвета все пешцы были уже в пути. Как только мы увидели, что уходит обоз, сразу дали знать Любарту. Это было около полуночи. Велели идти верст на двадцать западнее, наперехват. Потом, когда все войско пошло, пришлось вести вдогон посылать, ну и Станислав, наш командир разведки, остался один, с нами вот... А вас тоже нельзя было не предупредить.

Любарт прошлой ночью взял Городло, тамошний острог. Шестьсот пленных, большие запасы. Сейчас у него шесть тысяч конницы, то есть подержать поляков до вашего прихода, если, конечно, он успеет их пересечь, сможет. Вот — все.

— Что ж, хорошие вести! Очень нужные вести! А вы настоящие разведчики, спасибо! — Олгерд жмет руку Мите, протягивает Алешке (тот хватает ее двумя руками, опять сгибается в поклоне). — Кориат, прикажи, чтобы о них позаботились, еще заболеют, а они нам здоровые нужны.

— Да, брат! Я распоряжусь! — Кориат аж светится. — Я сам!

— Да не сам, сам на совет возвращайся, — усмехается опять Олгерд.

— Конечно! Но мой Константин тут, он все запомнит, все сделает. Я сейчас! Пошли герои, — и он выводит Митю и Алешку из шатра.

Ласковое солнышко ударяет им в глаза. И тут все наваливается на расслабшего вдруг Митю: и холод, и бессонная ночь, и пережитые опасности там, за рекой, а главное — огромное напряжение, сдавившее его почему-то в шатре Олгерда, — его начинает бить крупная дрожь, аж зубы клацают, ноги становятся ватными, в глазах белеет.

Митя делает несколько шагов в сторону с тропинки и опускается в траву.