Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Что уж она там и как говорила мужу, но он казался даже довольным, а может, и действительно был рад за сиротку.

Сладились и оба главных брака. После жестокой, как догадывался Кориат, свары различных придворных партий. Главный приз отхватила Семионова жена, Мария Александровна. За Олгерда просватали ее сестру, тверскую княжну Ульяну. Не скоро, но аукнется еще эта помолвка всему Московскому княжеству, но... Если б знать, где упасть!.. Не мог предвидеть Семион отсюда лиха, а жену любил, к ней склонился.

За Любарта отдали ростовскую племянницу Семиона Авдотью, за что ростовчанам пришлось сильно раскошелиться.

Кориат совсем не вникал в дела посольства, все свалив на ловкого Яшку. Его нисколько не интересовали невесты, размеры приданого и прочие формальности, он исподволь готовился к отъезду и прощался с друзьями и приятельницами, появившимися у него во множестве в так полюбившемся городе. Пьянство на Москве стояло великое!

Только Любаня исчезла с его глаз. Как он ни старался ее встретить, девочка как будто спряталась. Может случилось что, а может действительно пряталась? Обиделась? На что? Почему?

Наконец, сладив дело со своим сватовством, он решил уже официально найти ее и сказать. Обратился к Александре. Любаню нашли и привели. Она смотрела в пол.

— Любаня, поздоровайся с князем, — строго сказала «мама Шура».

— Здравствуй, князь, — почти прошептала девочка, не поднимая глаз.

— Здравствуй, красавица! Что грустна?

— Да не... Не грустна.

Кориат оглянулся на Александру:

— Можно, мы посекретничаем тут где-нибудь?

— Да что уж с вами поделаешь, — княгиня улыбается и покровительственно и... Кориат вспыхивает и прикусывает губу: «Что ж я сюда-то не попробовал!.. Но теперь уж поздно, да и...»

— Проводи меня, Любань, — он взял девочку за руку, повел к двери. Ладошка ее покорно и вяло лежала в его руке. Как только они оказались в сенях Кориат, как всегда и как ей очень нравилось, привстал перед ней на колено.

— Что случилось, Любаня? Что ты так грустна? Что прячешься от меня? Люба по-прежнему не поднимала глаз, а когда заговорила, в голосе послышались слезы:

— Уезжаешь! А говорил: в тюрьму, в тюрьму... Обманщик! А меня тут бросаешь...

— А вот и не бросаю!

— Как? — она так широко раскрывает глаза, столько в них радости, недоверия, страха и надежды!..

У Кориата все туманом заволокло: «Что-то ты, брат, чувствителен стал».

— А вот так. Поедешь ко мне жить?

— Боязно... А как? Зачем? Кто меня отпустит?

— Ну как, как... Я тебя замуж за сына своего выдам. Он хороший, добрый. И на меня похож...

— Такой старый?

— Да нет, — смеется Кориат, — только немножко тебя постарше.

— Рано мне еще... боязно... мама Шура не отпустит...

— Для помолвки уже не рано. А с мамой Шурой я говорил, она тебя отпускает.

— Правда?! — глазенки вспыхивают, но снова: — Боязно... как же я одна? — и слезинки заблестели.

— Ну как это — одна?! А я?! А нянек с тобой отпустят каких захочешь! Да и не вот тебе — прямо сейчас. Сейчас действительно рановато. Подрасти надо, женщиной стать...

— А разве я не женщина?

— Сейчас ты еще девочка. Сильно любопытная, — он придавливает ей носик пальцем, она улыбается, — вот подрастешь — поймешь. Так что это довольно долгая история... Ну как? Согласна?

— Согласна... — Девочка прошептала это как-то так полуотвернувшись, покорно, что перед ним как живая встала опять Маша, и он поспешил отвернуться и вскочить на ноги, чтобы не испугать ребенка вдруг навернувшейся на глаза слезой.

— Вот и ладно! Вот и хорошо! Мы с тобой заживем, Маша... ой!.. Любаня!.. Хорошо, дружно заживем! И Митя мой тебе понравится!

— Его Митей зовут?

— Да-

Любаня делает озабоченное и загадочное лицо, манит пальцем посекретничать. Кориат опять припадает на колено, наклоняется к ней. Она щекочет губами его ухо:

— Ты никому не скажешь?

— Никому!

— Смотри, а то мне влетит!

— Ну что ты!

— Знаешь, какая у нас в тереме суета? Радость!

— Что такое?!

— Мама Шура забеременела!

— Да что ты!!

— Да. Все молчат, сглазить боятся. Вот я тебе уж по секрету...

— Ах ты, разведчица моя золотая! — Кориат целует ее в щеку, — Ну, слава Богу! Будет теперь у тебя сестричка... или братик... — И подумал про себя: — «Теперь, может, и к тебе мама Шура смягчится».

— Если братик родится, я его Митей буду звать. — Любаня краснеет и опускает глаза.

Через неделю, 2-го февраля, Кориат, слегка хмельной, красивый и счастливый, покинул Москву. Он увозил с собою три помолвки с двумя совсем готовыми свадьбами, радуясь больше всего помолвке «своей»; «вечный» мир с Москвой ожидая похвал от Олгерда и всей братии; а оставлял здесь кучу друзей и подруг, провожавших его, как и везде, с искренним сожалением, а многие даже со слезами.