Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Угу! — Алешка держал девочку, как рыбу за жабры, словно боясь, что она улизнет, и с опаской иногда взглядывал на князя, и тот хорошо понимал его.

— Так как же все-таки с остальными? — стонет Вингольд. — Что мне с такой оравой делать?! Эх, князь, что натворили! На свою голову! Как теперь быть?!

Дмитрий и сам в замешательстве. Теперь он понял, почему Олгерд (хоть и язычник, и бабник) так легко отказался от гарема. Но расписываться в бессилии еще не хотел:

— Как, как... Давай, что ли, на недолго раздавать... — Как это?!

— Ну, Корноуху на неделю, скажем... Прикажи, пойдет...

— А он теперь осмелится?

— Ххых! Спроси. Вот... Другому и одной ночи хватит... Надо ж от них хоть какую-то пользу поиметь, черт возьми!

— А! Ах-ха-ха! — заливается Вингольд, но вдруг обрывает.- А потом?!

— А потом — не знаю! — злится Дмитрий.

— Вот и я не знаю... Эх, князь, как же быть?! А может, их того?

— Но-но! Ты что?!

— Да нее-е... Я думаю, может, их оставить... забыть где? А?

— На погибель? Смотри: дождь, грязь, холод. Снег уже начинает, а они люди южные, померзнут к чертям! Ладно, посмотрим. Придумаем, может, что-нибудь...

И Вингольд начал раздавать гарем. Женщин оказалось пятьдесят четыре. Вообще-то с самого начала их было 81, девять раз по девять, священное число, как объяснил сведущий в этих делах пленный татарин. Но 27 из них оказались славянки, хунгарки, были даже две немки и две шведки, словом, европейки. Эти сразу же содрали с себя чадру и поехали с войском вольно, как какая захотела. Пятеро остались в Киеве. Шведки, немки, польки и чешки ехали в обозе Ефима как с оказией, решили дальше пробираться на родину. Некоторые собирались через Новогрудок на Русь, а некоторым уже и тут понравилось, и хлопцев себе присмотрели. Так что в гареме остался один Восток.

По новым хозяевам они разошлись покорно и спокойно. А потом началось! Все женщины без исключения оказались тупыми, жадными и неимоверно горластыми. После первой же ночи они начали требовать у новых хозяев еды, питья и подарков.

Им оказались очень по душе западные порядки. Мужчины, которые много ласкали и не били, дарили подарки и не издевались, вообще по сравнению с прежним владыкой были темпераментны, неизобретательны и однообразны. С каждым днем аппетиты женщин разгорались. Они сами учили бедных неразвитых русичей и литвин новым способам наслаждений и требовали за это новых подарков.

Если уставший и одуревший хозяин прогонял ее, женщина возвращалась к Вингольду и требовала подарков от него, а когда он отказывал и пытался вразумить, просила отдать ее на время еще кому-нибудь. У Вингольда не осталось времени ни на что, кроме гарема.

Пока добирались до Луцка, гарем перепробовали не только «бобры», но и многие луцкие, и владимирские даже, хотя шли от «бобров» не близко.

Подводы гаремных красавиц отяжелели от подарков и подношений, сумки воинов изрядно пооблегчились, лица повытянулись, Вингольд же совсем потерял голову и люто затосковал, предвидя встречу с семьей и Офкой.

Дмитрий клял себя последними словами, метался и не находил выхода, даже монах не знал, чего присоветовать. Наконец, вспоминая как-то Юли, Дмитрий вспомнил и ее ордынское прошлое, и у него мелькнула надежда — разве что она поможет! Он обрадовался и выбросил эту заботу из головы.

А вакханалия с гаремом продолжалась, и чем ближе к дому подходило войско, тем больше в нем появлялось вытянутых морд, все больше народу задумывалось: куда же от этих кур деваться?! Во всем полку один Алешка был безоблачно счастлив. Дмитрий вполне серьезно допускал, что он слегка чокнулся, и сочувствовал. Ведь Юли, быть может, больше всего убивала Алешку тем, что была всегда исключительно сама по себе. А эта (как две капли — Юли! А звали ее Айгуль) полностью от него зависела. Он быстро все ей растолковал, переодел, содрал с лица чадру, заставил выполнять обязанности жены днем, а по ночам трудился над ней так усердно, что бедная девочка (ей не исполнилось еще 16-ти) осунулась, подолгу отсыпалась по утрам, жестоко зевала после обеда и сразу же забеременела, так что к концу похода ее уже мучили приступы дурноты.

Дмитрий прекрасно помнил свое расставание с Юли, но ему было интересно, что все-таки думает Алешка, и он спросил его. Тот посмотрел на князя так, словно вспоминал, кто такая эта Юли, а вспомнив, ответил не раздумывая:

— Да она только обрадуется, князь, так что не волнуйся, — помолчал и добавил, — или наоборот...

Дмитрий понял, покраснел и замолчал.