Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Нет, вроде...

— А отчего? — дед хитро щурится. — А жизнь, она ведь не снаружи, она внутри... Вот не спеши, вот подрастешь — поймешь.

Мальчик не собирается понимать. Ему как-то жутко и интересно, и притягивают к себе глаза старика, в которых мелькает что-то тяжелое, странное, какой-то темный, именно темный, огонек.

Митя уже знает способность своих глаз, от которых убегают, ускользают, прячутся все встречные взгляды, и сейчас хочет на старике еще раз проверить это, пытается поймать глаза старика, заглянуть в темные мерцающие зрачки, они манят, притягивают. Наконец ему это удается. Несколько мгновений Митя смотрит... ему кажется — в бездонную пропасть! Эта пропасть вдруг распахивается вширь, затягивает в себя, он летит куда-то...

Митя закрывается ладошками, ему становится жарко, муторно, хочется лечь и уснуть, и одновременно тошно, жуть, тоска...

Он приходит в себя, почувствовав на щеках холод: дед держит его за плечи и брызгает в лицо водой.

— Что это было, деда?

— Ничего, сынок, ничего. Ты не смотри на меня долго, в глаза, и все будет хорошо. Ладно?

— Ладно... — Мальчик видит, что лежит на лавке, под головой у него какое-то дедово тряпье. Он встряхивается и садится.

«Вот какой! Думать про него не моги — слышит, смотреть на него — не смотри, стопчет. Колдун! Да еще какой! Может, меня чему научит?»

Дед покачивает его тихонько за плечи, смотрит в окошко. Мальчик успокаивается.

— Деда, а отец Ипат хороший?

— Хороший. Только несчастный очень. А хороший. И тебя сильно любит.

— Любит... А что ж он меня тут бросил?

— Не бросил, а спрятал. От лихих людей. И разве тебе тут плохо? И грибы, и ягоды, и мед...

— Скучно... Болото кругом, не сунешься никуда.

— Это ты верно. Смотри: и не суйся! Нырнешь — никто и не услышит. И оглянуться не успеешь!..

Мальчик улыбается чему-то.

— Дальше этой вот поляны без меня ни-ни! Если уж вдруг прижмет куда, только за козами, след в след, они не ошибаются. А скучать не надо. Я вот тебя травы научу различать, какая от какой болезни. Хочешь?

— Хочу. Только ты лучше слышать меня научи.

— Эх... это ведь долго, я же сказал... А вот травы покажу. Хоть сейчас. И зверя как от себя отпугнуть. Хочешь?

— Хочу!

— Ну так слушай. Ты, когда зверя увидишь, не пугайся его.

— А какого зверя?

— Да любого. Медведя или лося. Рысь. Волка, если он один. Кабана, если он не в стаде...

— А если в стаде?

— Если стадо, то все. Ничего тебе не поможет. Ноги в руки — и прочь! Лезь на дерево и зови на помощь. С любым зверем договориться можно, если только он один, — дед запнулся, помолчал и закончил тихо, — даже с человеком...

— А почему со стадом нельзя?

— Стадо, оно стадо и есть. Прет в одну сторону, куда у переднего глаза глядят, в пропасть — так в пропасть, в болото — так в болото! В стаде каждый себя сильным чувствует. И правым. А зачем кого-то слушать, когда ты силен и прав? Поэтому для стада не существует доводов ни разума, ни даже высшей силы...

— Даже Бога?!!

— Даже! Стадо само себе бог. Оно себя правым считает, даже когда в пропасть катится.

— Ну, волки никогда в пропасть не кинутся.

— А при чем здесь волки?

— Ну, тоже... стая...

— Э-э-э, сынок! Стая — не стадо! Это в чем-то совсем даже наоборот!

— Значит, с ней можно договориться?

— Нет! Тоже нет! В этом они одинаковы. Сила! Только в стаде сила слепая, а тут... Они ведь в стаю для чего собираются? Чтобы силой кого-то превзойти. Переломить и поиздеваться над тобой, над слабым, одиноким. Насладиться твоей мукой! Какие уж тут разговоры?.. Не-е-ет, от стаи надо подальше. Она еще хуже стада в тыщу раз...

Дед задумался о чем-то своем. Мальчик осторожно смотрит на него, и глаза его видит (правда, чуть вкось), но не ощущает ни слабости, ни сонливости — дед далеко.

— Вот и смотри, — тот продолжает, но, кажется, сам с собой, — а в мир-то сунешься — все стадами бродят... А кто не в стаде, в стаи собираются... Отдельно человеку совсем места нет...

«Почему же?! Ну почему же?!! А дед мой? А отец Ипат? А Алешка? Неужели и они все — стадо? Почему он так??»

Но вопросы эти сейчас кажутся мальчику недостаточно серьезными, не соответствующими моменту, дедову настроению, и он спрашивает другое, стараясь быть как можно серьезней:

— Потому ты сюда и ушел?

Дед смотрит на него сначала отсутствующим взглядом, потом удивленно поднимает брови, потом обнимает за плечи, притискивает к груди и вдруг по-детски шмыгает носом:

— Поэтому...

Митя грустно-грустно вздыхает: