Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Знаю.

— Вот его бережком слева обогнешь и на солнышко. Там мы тебя и встретим. Понял?

— Понял. Собрать бы вам чего...

— Сам думай. Что донесешь... А мы налегке.

— Ладно, — вздыхает Бобер, — вы налегке, а я...

Весть молнией облетела усадьбу. Пропал княженок! И монах пропал! Бабы голосили как куры. Охотники и дружина угрюмо посматривали в пол. Непонятно было и дивно. Конечно, монах мальчишку уволок. Только куда и зачем? Какая корысть? Разве ему тут плохо было? Где он еще таким барином сможет жить? Может, к Кориату? Но тогда красть зачем? А может, их обоих кто?

Припомнились тут и калики перехожие. Не иначе как с ними что.

Искать кинулись все. Основательно. Мальчика любили. И хотя монаха любили тоже, но если б дознались, что это он Митю украл, да нашли, — растащили бы по косточкам, враз.

За три дня обшарили все. И кое-что откопали. Чуть приметный холмик под берегом, среди бобровых плотин приметил Афанасий, Алешкин отец. Разрыли. Там лежали и оба странника, и мордастый монах, заколотые в спину. Это совсем всех свело с ума!

Стали искать еще холмик, под которым мог лежать княжич. Ни у кого и ум не повернулся подумать, что под холмиком мог оказаться и монах — все знали его дьявольское чутье, изворотливость, ум.

Воевода Бобер несколько дней метался как безумный, разослал гонцов во все концы, потом исчез сам. Его искать не стали, он предупредил, но волнение никакие могло улечься, по крайней мере до его возвращения. Когда же он вернулся, один и еще более молчаливый, чем прежде, никто даже не посмел подойти с вопросом. И все горестно успокоились. Решили, что эта несчастная жизнь, затеплившаяся слабым огоньком на пепелище великой любви, так и погасла, не разгоревшись, обреченная самой судьбой. И все же досадно было и непонятно, кому понадобилась эта маленькая, никому не мешавшая жизнь. И память о монахе стала чернеть, ибо никто не сомневался, что это он уничтожил мальчика. Все доброе, что он сотворил в Бобровке, померкло на фоне столь неслыханного злодейства, и по прошествии некоторого времени фигура этого весельчака и пьяницы превратилась в умах людей в нечто совершенно безобразное, ужасное, чем стали пугать непослушных детей.

Мне ли, молодцу разудалому,

Зиму-зимскую жить за печкою.

А.Кольцов

«Скучно! Ох, как скучно!.. Куда они затащили меня? Зачем? И бросили!! Дед какой-то, сто лет... Остался бы отец Ипат сам, я бы с ним горя не знал. А этот... Старый какой! Сколько ему лет? Точно, видать, сто, не меньше. А уж тихий... А чего шуметь, когда все равно никто не слышит. Неужели он так-то вот всю жизнь тут и... Господи, да он чокнулся уж давно, наверное...»

— Не бойся, сынок, не чокнутый я. Привык молчать, с кем тут поговоришь.

Мальчик аж подпрыгивает на скамейке, таращит глаза на деда, который раскладывает и перекладывает на столе пучки трав и изредка взглядывает на маленького гостя. Митю охватывает ужас, он и не понимает — неужели он начал разговаривать вслух? Сам того не замечая. Если так, то он с ума сходит, если нет — то дед колдун?!

— Нет, не колдун я, не бойся. Просто слышать научился тут-то, в одиночестве. Одиночество — полезная вещь для того, кто его не боится. Хочешь, и тебя научу.

— А можно?!

— Не всех. Но тебя можно. Ты, чую, слышать можешь.

— Тогда научи! — Мальчик вскакивает со скамейки, всю его тоску как рукой сняло. Но дед усмехается в белую длиннющую бороду:

— Не вдруг... Большое терпение иметь надо, чтоб научиться. Если долго со мной пробудешь, научишься, а если скоро тебя заберут — не успеешь.

— А что, может, скоро заберут?

— Не знаю, как получится.

— Но когда-нибудь-то заберут?

— Да не мучайся. Конечно, заберут. Не весь же век тебе тут со мной, старым, чокнутым, как ты говоришь, вековать. Тебе жить да жить, судьбами людскими вертеть, а не со мной на гнилом болоте плесенью покрываться...

Мальчику из этих речей почему-то высвечивается одно: если, скажем, я весь век тут просижу, то почему с ним? Ведь ему сто лет, он что, помирать не собирается?

— Пока не собираюсь. Как соберусь, так и помру, а пока тебя вот надо поберечь да поучить, а там, глядишь, еще кого придется...

Мальчик уже не пугается:

— Дедушка, а сколько тебе лет?

— Не так много, сынок, как тебе кажется. Но я не считаю. Да и зачем считать? Разве это важно? Важно жить.

— Да чего ж тут жить? Каждый день только лес и болото, болото и лес... и комары...

— И-и-и... а ты чуешь, комары тебя кусают?