Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Каждый хан обещал выставить не менее тумена. Впрочем, ханы обещанного исполнять не любят. Кутлук-бек не мог совсем проигнорировать могущественного Мамая, ему пришлось отправить часть войск в Азак, потому для собственного похода не осталось и тумена — он еле набрал 9 тысяч.

У Хаджи-бея набралось немногим более 12 тысяч.

И только Деметрий, больше всех опасавшийся литвин, собрал все, что мог, почти два тумена, около 17 тысяч человек.

Ничего этого литвины, понятно, знать не могли. Олгерд ориентировался очень приблизительно тысяч на 50 татар, но какими данными он располагал, на что опирался в расчетах — никто не знал.

Дмитрий в своей Бобровке до самого лета сохранял о предстоящем походе весьма смутное представление. Единственное он знал твердо и уже давно, с зимы, что все волынское войско, сколько бы его ни набралось, поступит под его командование. Это сказал ему Любарт, без всяких околичностей предупредив, чтобы он готовился, чтобы это не было для него неожиданностью.

— С чего это вдруг? — Дмитрий скромно удивился, а радость хлестнула в грудь — и никаких опасений, ни капли тревоги. — Такое войско...

— Это мои расчеты. Думаю, скомандуешь не хуже других. У меня два лучших воеводы не смогут в поход, изранены оба, а Василий уже и стар. Остальные не потянут. А сам я буду ли, нет ли — еще неизвестно. Но с командованием неясностей быть не должно, все надо определить заранее и четко. Вот и выходит...

— Тут не только командовать, тут хозяйство какое.

— Полковники о своих полках позаботятся, да и я пока рядом, подскажу, если что.

— Олгерду не понравится.

— Я сказал, это мое дело. Потому что войско мое. Хотя, конечно, понимаю я все. И только из-за Олгерда постараюсь пойти в этот поход.

— Тогда зачем же на меня...

— Нет! Войско должно привыкнуть к командиру. Впрочем, как и командир к войску. А командовать должен ты! Почему — это я тебе потом, после похода объясню, а сейчас только одно скажу: после художеств твоих с рыцарями я на тебя стал больше рассчитывать, чем на себя.

— Ну уж... — Дмитрию было так приятно, что он совершенно смутился, покраснел чуть не до слез и старательно прятал глаза.

— Не ну! Если бы не было этого конфликта с Олгердом, я бы без всяких тебя одного отправил. Тебе легче — на старшего не оглядываться, а мне тут своих дел с поляками как всегда — во! — Любарт чиркнул рукой по горлу.

— Как-то ты к походу этому относишься... без энтузиазма, мягко говоря...

— Да мне это этого похода, знаешь?.. Разве что Казимир хвост поприжмет, если вы татар стукнете. Они ведь в сговоре. А так... Ну, добыча... Ну, невольники... Это — опять говорю! — если удачно. Земель мне не прибавится... Ивану если моему... Но он сам уже давно командует, у него свой удел. Вот ты как раз можешь на этом походе себе удел заработать, так что...

— На границе с Ордой?

— Ну хотя бы и так. Для начала...

— И для конца. С кем я его там держать стану? Конечно, если «бобров» со мной отпустишь...

— Чего захотел...

— Во! Видишь! А как тогда? А из наследников отцовых меня тогда сразу вычеркнут, нечего потом и соваться.

«Глупенький! Тебя туда и не вчеркивали никогда...» — Любарт промолчал, вздохнул:

— Твое дело. Смаху не решай. А командовать начинай сейчас. Я оповещу по уделам.

Узнав о решении Любарта, Кориат размышлял недолго. Его изощренный в дипломатических кознях ум быстро сложил комбинацию в пользу любимого сына. Набрав ворох причин для личного неучастия в походе, он свое войско передал под начало Любарта.

Это узналось в мае. Олгерд не возразил и ничего не заподозрил, он улаживал дела с Орденом, голова не тем была забита. Так под Дмитриеву руку вместо 1,5 тысячи своих свалилось 11-тысячное войско.

Он воспринял себя в новой роли спокойно — не удивился и не испугался. Только некоторое время спустя, поразмыслив, удивился тому, что не удивился и не испугался.

«Почему? Как будто все так и надо, так и было задумано. Пусть — командовать не боюсь, противника не боюсь. Но хотя бы над ответственностью задумался! Народу уйма! И у каждого жизнь, у каждого детишки... А тебе их на смерть посылать... Или думаешь, ответственность на Любарте останется? Да нет... Ведь не перед другими же ответ держать, а пред Господом, да перед собой. Но не страшно. Почему?!»

Это «почему» недолго его занимало. Потому что он знал ответ. Еще со дня смерти деда.

«Хуже других не скомандую. А на смерть? Война — это смерть. Если ты не можешь посылать людей на смерть, не занимайся войной. Но ты можешь. Ты уже посылал. И не однажды. Послать на смерть одного или десять — большая разница, огромная. А вот если сто или тысячу, тут уже разницы никакой».