Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Первый (герольд?) проехал беспрепятственно, но за ним ехали трое в ряд, почти на всю ширину улицы, уперев трубы в колено (правой рукой) и вздымая над головой какие-то смешные маленькие флажки (левой), так что один из них ехал прямо на Дмитрия (как слепой!), а тот не мог ни в право подвинуться (справа был монах, а дальше толпа своих), ни влево дернуться (тогда вообще весь встречный строй сомнешь к чертям собачьим!), поэтому Дмитрий просто остановился.

Этот с трубой и флажком, хоть и казался слепым, спокойно объехал его, зато сзади сразу кинулись двое в черном, с плетьми, прямо на Дмитрия.

Тот во время всего этого путешествия, наверное, от воздействия наказов и поучений отца и монаха, был собран, а уж при въезде в столицу у него и вовсе все чувства обострились до предела. Он ждал подвоха с любой стороны. И вот, дождался!

Выхватив меч, он сделал «веер», и обе плети, поднятые для удара (да, слуги без долгих церемоний хотели наказать нарушителя шествия), упали на землю, сбритые митиным мечом, одна у самой кисти державшего, другая у основания хвоста.

Слуги отскочили с криком, над толпой пронесся громкий вздох, все остановилось и замерло.

— Что ты наделал?!! — вскрикнул отец. — Теперь вперед! Наголо мечи! Вперед!

Дружина Кориата послушно выхватила мечи и вскинула их над головой. Встречная толпа (и куда девалась вмиг ее важность?) с каким-то, как Дмитрию показалось, щенячьим визгом шарахнулась к противоположной стене.

— Вперед! — Кориат чертом вылетел из ряда и кинулся в глубину освободившейся, сразу ставшей просторной, улицы. Дружина за ним. Встречная толпа вмиг расплескалась к стенам, и сажен через двести они выскочили на почти пустынную улочку, где шли редкие одинокие прохожие.

Кориат остановился, опустил меч:

— Оружие в ножны и галопом! К Верхнему замку! Трубачей вперед! Трубить посольство!

Дмитрий очумело, механически исполнял приказания отца, чувствуя, только одно: они влипли (сразу, вдруг, не успев приехать!) в очень неприятную историю — и по его вине!

Отряд скакал за Кориатом — тот знал дорогу.

Остановились на мосту перед закрытыми воротами. Трубачи протрубили сигнал.

Лишь прозвучали трубы, всех случайных прохожих от моста и прилегающих улиц как ветром сдуло.

Стало тихо-тихо... Мертво!

У Дмитрия даже гусиная кожа поехала. Прошла, казалось, целая вечность (на самом деле минуты три), Кориат успокаивающе поднял руку и кивнул трубачам. Те протрубили еще.

И еще прошла целая вечность. За эту вечность (еще минуты три) отряд поуспокоился, огляделся, перекинулся словом.

— Ничего, они трех сигналов всегда ждут, не дрейфте! — шепнули новичкам те, кто здесь уже бывал. Новички приободрились, но все же было жутковато от такой тишины.

После третьего сигнала ворота вдруг сразу с мерзейшим скрипом начали расползаться.

Кориат отмахнувшись двумя перстами от демонов и сделав знак дружине, тронул коня.

За воротами и дальше, за решеткой, все было настолько неподвижно, что Дмитрию показалось сном, будто он въезжает в мертвое (не в сонное — нет! — а в мертвое!) царство.

Когда весь отряд втянулся в просторный, но совершенно пустой (ни души!) двор, решетка с грохотом опустилась, и опять нависла мертвая тишина.

— ...твою мать! — вполголоса, но внятно проговорил монах, и эти первые человеческие звуки как-то разрядили атмосферу: кто улыбнулся, кто вздохнул...

И тут, как из-под земли, перед ними возник очень красиво одетый, с большим количеством черного в одежде, с великолепным, затейливо вырезанным посохом, человек. Он что-то очень торжественно произнес. Кориат в тон ему что-то ответил.

Человек, несколько удивленно — видимо, не ожидал, что его поймут без перевода — что-то сказал.

Кориат на это произнес не фразу, а почти речь, после чего встречающий, изящно отставив руку с посохом, глубоко поклонился и исчез, а вместо него высыпало, как из муравейника, море слуг в черном облегающем платье, с нашитыми на груди и плечах белыми крестами.

Они кинулись к приехавшим, к каждому по двое, а то и по трое, видимо, в зависимости от важности персоны, к Кориату, например, подскочило сразу пятеро.

У Дмитрия опять пошел мороз по коже, показалось — вот вдруг растащат сейчас сначала по одному, а потом по косточкам — и дело с юнцом! Но увидав, как монах спокойно ступает на подставленные руки, а отца вообще на руках снимают с седла, поуспокоился, дал слугам поймать стремя, попытался придать взгляду отцовскую надменность, огляделся и не спрыгнул, а сошел, чуть ли не по чьим-то спинам, с коня.