Владимир Кожевников - Забытый. Литва

Кориат смотрит, вспоминает, сравнивает... Растерялся.

«Боже! Любаня! Повзрослела как... Шутка? Шесть лет! Выросла... Но несильно... Маленькая... Округлилась, девушка! Грудь вон какая! Высоко сидит и... полочкой, будет Митьке за что подер... Ох, прости, Господи! А лицо почти не изменилось, мордашка кругленькая, взгляд озабоченный, но... Грустный уж очень... Да он и тогда был не весел...

— Господи! Любаня! — и он, сам не понимая, что делает, становится, как тогда в Москве, перед ней на одно колено.

— Любаня!!! — и как только она видит это, слезы брызгают из ее глаз, она бросается к нему, и, если бы он не протянул к ней руки, бросилась бы к нему на шею: он-то совсем не изменился, только красивее стал! А как разодет! Она на миг запнулась, но он уже ловил ее руки, смотрел снизу вверх ласково, как тогда, давно, и... (ей-богу!) плакал. Две слезы скатились у него по щекам в усы, крупные, как ягоды, а она подскочила вплотную, отдала ему руки, выдохнула:

— Михаил! Что ж ты так долго!.. — и разрыдалась.

Из толпы, запрудившей площадь, те, кто мог увидеть, замерли, кто благоговейно, кто недоуменно.

Юли была рядом, она видела. И, может, только она все это поняла и оценила. «А, Кориат! Может хоть теперь до тебя дойдет, может теперь меня поймешь, коль вспомнишь!» И вздернув уздечку и вскинув руку, закричала звонко, голосом герольда:

— Слава Москве! Привет гостям московским! Слава князю Дмитрию! Слава княжне московской!

Толпа взревела:

— Слава!!!

Кориат пришел в себя. Только Люба не хотела ничего видеть, она как положила ладошки ему в руки, так и забыла их там, только смотрела и счастливо улыбалась.

— Ах ты, лапа моя! Поросячий хвостик! Как же ты там жила без меня?

— А ты?! Бросил меня!.. Как же можно?.. Так долго... Сколько я вытерпела...

— Люба. Ты ведь взрослая теперь... Невеста! Ты не того?

— Что?

— Не стесняешься? Тут видишь, как тебя встречают? Целое дело!

— Ну, дело, так дело. Это ведь ты встречаешь, да? Ну ты и командуй, а я все делать буду... Как ты скажешь!

— Ах ты! Бедовуха-деловуха! — он целует ей руки. — Ну, пойдем, раз уж выскочила... Нельзя тебе было из кареты выскакивать, ну, это ничего! Вот так, нет, слева... Или справа?! Нет, тут ведь меч. Да что я, жених что ли! Пойдем! К жениху!..

— Ну, пойдем. — Люба смотрит только на него, и Кориату становится не по себе: «А ведь ей жених-то, видать, до лампады... Она к тебе рвалась...»

— Люб... Ты на жениха-то не хочешь взглянуть?

— Хочу. Где?

— Вон, рядом с монахом, на вороном коне. Смотри, какой красавец!

— Красавец, — Люба оглядывается, равнодушно и ненадолго, и снова заглядывает Кориату в глаза так светло и радостно, что Кориат теряется.

— Как на Москве? Передавал кто привет из старых моих знакомцев?

— А как же! Все тебя помнят, все кланяться просили. Многие подарки прислали... Мама Шура пуще всех наказывала приветы...

«Что-то не заметил я тогда в ней ко мне интереса... Спесивилась, важничала... Или прохлопал я? Такая бабища...»

— Дядя твой, Василий Василич?

— Да его ведь нет на Москве!

— Босоволков Алексей Петрович?

— Ой, Михаил! Да вы тут не знаете ничего?!

— А что такое?

— Да его ж убили зимой!

— Да ну-у!!

— Ну! А все подумали, что это дядя Василий... Ну, тот и сбежал в Рязань со всей челядью от греха.

— Во дела!

* * *

«Славна Москва дружными боярами, а и там черт-те что творится! Алексей Петрович! Заносчив был, конечно, не тем будь помянут... Но убить! Не за заносчивость же... А кто? Да кроме Вельяминовых и некому...» — Кориат перебирал удивительные новости, а сам чувствовал, что трусит, хочет отвлечься от Любани, потому что она испугала его. И своим отношением, и его собственным откликом — в нем все вспыхнуло. Вспоминалась Москва, прежние любовь и жалость к ребенку, но и новое что-то полезло, не отеческое: оглянул и заметил и грудь полочкой, и крепкий стан, и бедра мощные, широкие, ясно угадывающиеся даже под широким сарафаном». А она? Она тебя только знает, тебя любит! Эх, если б жених не сын!.. Ах, Господи, Господи, прости кобеля старого! Видно, до смерти не исправлюсь! Девочка ведь еще... А уж и не девочка! Держится свободно. Интересно, кто ее учил манерам? Да ведь сколько времени прошло... И как мне ее внимание с себя на Митю передвинуть? Вот как она тебя всколыхнула! Ты уж как будто ей счастья больше хочешь, чем Мите... Да нет, конечно, Митя есть Митя, но и ей бы...»

Митя идет навстречу будущей жене без всяких дум. Просто смотрит и видит. «Невысокая... некрасивая... не страшная, но и не красивая. Смотрит спокойно, вроде и в глаза, а вроде и мимо!..»