Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Ну ладно, — монах удовлетворенно улыбается, — а вот так полюбить, чтоб расстаться не захотел? А?

Дмитрий молчит.

— ...Ведь это лучше Юли надо найти? А? Дмитрий вздыхает тяжело:

— Да...

— Хха! — монах потирает руки. Он уже давно отодвинул на угол стола свои рукописи, увлекся наставлениями, — а где такую взять?! — и смотрит хитро, знает, что такую, как Юли, взять Дмитрию негде, — но уж если такую найдешь, она ведь всем будет хороша! Так?

— Да так, так! — Дмитрий злится: «Куда он клонит? Забодал! Душу вынул! Зачем я к нему пришел, гаду, как догола раздел...»

— Ну так вот! — Монах торжественно ударяет кулаком по столу, наливает из кувшина себе полную кружку (больше на братину смахивает, с полчетверти, пожалуй, Дмитрий содрогается, вспомнив, что ему пришлось столько выпить, прислушивается к себе, но хмеля не ощущает, только в ушах легкий, веселый звон), и степенно, не спеша, отведя левую руку в сторону, выпивает все до капли, так же степенно отирает усы и грохает кружкой о стол. — Слушай дальше! Ты от нее ничего плохого ждать не можешь! Любимая! А она тебе — р-раз! да закапризничала! На другой же день!

— Как это?

— Да так! Не так посмотрел, не так обнял, мало внимания... Да просто за то, что в первую ночь больно сделал! Особенно если поймет, что ты с ней по-человечески хочешь, а не как господин с рабыней.

— А если как господин?

— Если так, она затаится, в себе замкнется, будет как заводная твои приказы только исполнять — сам через пять минут плюнешь! Тебе ведь живой человек нужен! Чтобы любила, ласкала... от души, а не по приказу... Так ведь?

— Еще бы... — Дмитрий вспомнил первую встречу с Юли, Алешкины слова...

— А если не по приказу, она сразу свою линию начнет гнуть! Тут женщине палец в рот не клади! Это они до свадьбы только тихие, да смирненькие! Понял?

— Понял.

— Ты, может, и не понял, да запоминай — пригодится!

— Ну а свою линию... Ну и ладно, пусть гнет.

— Так ведь в этом все дело! — Монах опять тянется к кружке-братине, — она тут тебе такого наделает, наговорит, нафыркает, что ты мигом очумеешь — та ли ты Маша, которую я так любил? Не подменил ли тебя какой колдун в брачную ночь?! То есть на следующий же после свадьбы день ты увидишь, что это совсем не та девушка, в которую ты был влюблен.

— Ну так уж сразу?

— Истинный Христос! — монах истово креститься. — Как на духу!

Для Дмитрия это почти потрясение. Вроде и не верить нельзя! Но и поверить в такое... По его собственному опыту и понятиям такого быть не могло.

«Ну а если он все-таки прав?! Кстати, откуда он все это знает? Он ведь монах! Правда, семья-то у него была... Ну а мне-то что оттого, если он и прав? У меня-то ведь нет любимой. Юли не в счет. Да и таких, как Юли, у меня еще мно-о-ого будет...»

— Значит, ты хочешь сказать, что от любимой после свадьбы ничего хорошего, одни разочарования?

— Точно! Истинно!!! Умен ты, сыне. На лету все хватаешь! И в семье пойдет только хуже и хуже... Ну, потом где-то остановится... Но лучше не будет! А от неизвестного (ожидаешь-то ведь немного, ничего) — может и получше быть!

— Может быть? Но ведь может и не быть! Может быть тоже хуже?

— А куда хуже-то, если хорошего не ждешь? Но может и это. Никуда не денешься — как повезет. Но обычно всегда лучше! Не от хорошей жены, а от малых ожиданий. Понимаешь?

— Как не понять... — Дмитрий загляделся в одну точку и как забылся. «Значит, ничего страшного? Значит, можно и так? А чего ж нельзя, все так живут... А уж если любовь нагрянет, смогу как-нибудь... Как отец... Прости, Господи, душу грешную. А может, и не нагрянет... У меня Юли есть... Да, Юли... Как с ней-то теперь быть?»

— Жизнь, она баба своевольная, — бубнит монах, — затянет, завертит... Эти пустяки скоро волновать тебя перестанут...

— Любовь-пустяки?!

— Ага!

— С кем целую жизнь коротать — пустяки?!

— Ну, с кем коротать — не пустяк, но при чем тут любовь? И сам ты лучше не выберешь. Тут судьба! Потому что женщину никогда не угадаешь. Она может быть и хорошей, я, правда, таких не встречал, но заранее это, по любви там или еще как, никогда не поймешь. Да и меняются они в течение жизни очень сильно. Сильней гораздо, чем мужчины. Гораздо! Так что взглянешь через десять лет на свою Машу и не узнаешь вовсе.

— Да что ты заладил: Маша, Маша! Маша — мать моя была! А эта — Люба!

— Ох, прости, сыне! Это ведь я к слову. А Люба твоя, если отцу верить (а я ему верю — он в людях, а особенно в бабах, ух как разбирается!), замечательная девочка выходит. Только бы вот... Как это сказать?.. Не сломать ее, не задавить... Понимаешь?