Владимир Ражников: Диалоги о музыкальной педагогике

В.: Уважение к читателю пусть проявится в том, что будут говориться определенные и понятные вещи... Для начала поставим все точки над i, говоря о возможностях музыкантов-артистов, педагогов... и слушателей. Итак, что знает и понимает неискушенный и случайный посетитель концерта?

О.: Ничего. И в этом его преимущество. Он наслаждается музыкой, если она касается его души, и скучает или возмущается, когда этого не происходит.

В.: Что знает и понимает искушенный и образованный слушатель?

О.: Многое из истории жизни композитора, кое-что об эпохе, в общем о музыкальной форме. И случается, эти знания непостижимым путем помогают ему разобраться в том, соответствует звучащая музыка его вкусу или нет. Но чаще всего о качестве музыки и масштабе исполнителя он, искушенный слушатель, сделать правильного заключения не может...

В.: Конечно, слушатель - главный потребитель духовного музыкального продукта, но наша задача все-таки в меру сил разобраться в том, как вырастают музыканты. Так что же знает и понимает музыкант-педагог?

О.: Все музыканты-педагоги знают, что:

- главное - это играть музыкально, художественно, осознанно, и порою больше доверяя интуиции, выразительно и убедительно, органично, чувствуя форму (педагог музыкальной школы может это сконцентрировать в двух словах - играй правильно и хорошо);

- ученику хорошо бы быть наслышанным о композиторе, его эпохе, о жанрах, формах и тому подобном (но для этого педагоги зачастую отсылают ученика к специалистам-теоретикам);

- надо стараться играть безошибочно, по возможности выполняя все указания и обозначения, в соответствующем темпе и ритмически точно, — и этого, считают они, уже не мало...

В.: Ну а на самом деле, так ли это плохо?

О.: На самом деле, это важно. Но многие педагоги этим и ограничиваются. В том, что мы перечислили (и это можно основательно продолжить), мало качеств, свойственных художнику, личности, но достаточно для некоего музыкального профессионализма.

Между тем некоторые искушенные (то есть одаренные) педагоги знают еще многое. Например, что:

- ученику надо научиться чувствовать и находить кульминации;

- ему надо отталкиваться в своей игре не от необходимости правильно воссоздать нотную графику, а от настроения и скрытой от глаз идеи произведения;

- форма всякой вещи — это нечто живое и глубоко запрятанное, но помочь ученику можно тем, что научить его соотносить темпы с кульминациями — и это будет формой. А вот меру этого соотнесения и пространство, куда он все это поместит, ученик должен создать сам. Вот и хорошая индийская присказка: ”Важно подвести корову к водопою; пить же она должна будет сама”.

Что весьма важно? — Вывести ученика на поступок. Это, так сказать, универсальная необходимость. Кроме всего прочего, ученика надо воспитать так, чтобы он восставал против удобного, известного, против бывшего (когда оно стоит на пути воспроизведения нового взгляда), и туманно пообещать ему... наказание славой.

В.: Видимо, есть нечто такое, что отличает выдающихся музыкантов, выдающихся педагогов, вообще больших художников. Связано ли это с областью знания?

О.: И знания тоже. Но самое важное - тайна. Она подразумевается, понимается, существует как-то неявно - на то она и тайна, а не просто секрет мастерства.

Действительно, порою мы ощущаем пропасть между знанием и пониманием. Грубо говоря, знание информативной природы. Знаем мы вещи доступные, наглядные, переданные нам известными способами. (Например, через зубрежку или многократное повторение педагогом того, что ему говорили его педагоги или что он вычитал при подготовке к лекции.)

Понимание же не информативно и не наглядно. Оно очень субъективно и неформально. Я окончательно понял, что лично мне близко и что изменяет мою жизнь. Можно предложить такую формулу: знать - хорошо, понимать — лучше, уметь — лучше всего.

В.: Что же понимают все выдающиеся музыканты и лишь некоторые, редкие педагоги?

О.: Настоящие художники умеют воскресить музыку, отнестись к ней, как к живому явлению - одухотворить. Их внутренний мир связывается в одно целое с музыкой; в момент игры он наполнен событиями и героями. Слушателю объять эту панораму не дано. Но он, слушатель, имеет дело с результатом такого художнического видения. О существовании подтекста играемой сонаты догадываются многие, ибо нечто необычайное творится в звуках; о содержании подтекста не знает никто, кроме самого музыканта.

Художник умеет пространство, то есть видимую им внутренним взором картину, перевести в разворачиваемое музыкальное время.