Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Силы оставили Ицхака, и сердце готово было выпрыгнуть из груди. Он боялся, что, если замолчит, Шифра уйдет и оставит его. Превозмог он себя и сказал: «И только ради этого ты так спешишь?» Шифра уже позабыла то, что говорила вначале, и ждала, что он еще скажет ей, – может быть, от этих слов станет ей немного легче. Сказал Ицхак: «Знаю я, что у тебя на душе, Шифра». Содрогнулось ее сердце от страха, когда она поняла, что знает Ицхак ее тайну, которую скрывала она даже от себя самой; опустила она голову и потупила глаза, а уши ее пылали огнем, и что-то звучало в ее ушах…

Стоял Ицхак в отчаянии: все те дни, что он не видел Шифру, он говорил с ней мысленно, а теперь, когда она стоит перед ним, он молчит. Ведь такой желанный миг не представится ему в другой раз! И если он будет вот так стоять и молчать, она уйдет и не вернется, а ведь он должен многое сказать ей! И если не сейчас – то когда?

Сжалился Господь, Благословен Он, над Ицхаком и не увел от него Шифру. Но в то же самое время, как пожалел Бог Ицхака, Шифру – не пожалел. Забрал силу у ног ее и ослабил руки ее до того, что даже то малое количество молока, что она купила для больного отца, готово было выплеснуться из кувшина. Подняла Шифра глаза и посмотрела в смятении на Ицхака, преградившего ей дорогу, подобно тьме этой, сомкнувшейся над нею.

Увидел Создатель смятение ее души и вложил слова в уста Ицхака. О чем он только не говорил! То, что хотел сказать, и то, что не хотел сказать. О своем отце и о своей матери, о братьях и о сестрах. Потом принялся рассказывать о себе, о жизни в своем городе и о жизни в Эрец Исраэль.

Шифра была потрясена. Даже если бы Ицхак просто говорил с ней о всяких разных вещах, была бы она взволнована до глубины души, тем более когда он рассказывал ей о себе. Похоже было, что все, что она знала до сих пор, было просто ничто по сравнению с тем, что она услышала от Ицхака. Вздохнул Ицхак вдруг и сказал: «Завтра я поеду в Яффу».

Удивилась Шифра, что он хочет ехать в Яффу. А если поедет, так что? – подумала, но не нашла для себя ответа. Спросила Шифра Ицхака: «И не тяжело ему оставить Иерусалим?» Как только спросила, раскаялась в этом: чтобы не подумал он – она сожалеет, что он уезжает. Меж тем забрал он из ее рук кувшин и взял ее за руку. Выдернула Шифра руку в ужасе, потому что отродясь не подавала руки молодому человеку, схватила кувшин и пошла. Смотрел Ицхак ей вслед, как она спускается в долину, и поднимается на скалы, и исчезает в ущелье, и показывается на холме, и вновь исчезает, пока не исчезла она совсем, и он уже не мог ее видеть.

Сожалел Ицхак, что она ушла, а он не успел сказать ей все, что было у него на сердце. И хотя он говорил ей о многом, главного не сказал. Стоял Ицхак, подобно человеку что вошел в темный дом и хочет зажечь свечу, но выпали спички у него из рук. Двинулся он на ощупь, то вправо, то – влево. И хотя было темно, видел он ее, будто она идет перед ним или он все еще держит ее за руку; и все слова, что она сказала ему, волнуют его во много раз сильнее, чем в тот час, когда она говорила с ним. И хотя она ушла и была далеко от него, знал он, что она близка ему. Оторвал он ноги от земли и сделал несколько шагов. Почудилось ему, что не ушла она далеко, и кинулся он бежать за ней. И не знал он, что она уже совсем далеко, а то существо, что он видел, вовсе не человек, а уличная собака. Ицхак не видел, что это собака, но собака увидела Ицхака. И как только увидела – залаяла. И от лая этого Ицхак пришел в замешательство, и мысли его упорхнули.

Тем временем шла Шифра по направлению к дому. Вспомнила, что она сделала, и ужаснулась. Огляделась вокруг. Не из опасения, что видели ее соседки разговаривающей с молодым человеком, но потому, что переменился для нее мир. Остановилась, обратила взор к небесам, прося милосердия к себе, чтобы простили ей этот грех, и хотела поклясться, что это больше не повторится. Увидела, что небо застыло в молчании, что покой и тишина окутали землю. Пришел покой в ее сердце – знала она, что не сердятся Там на нее. Но все еще не могла не упрекать себя: ведь он говорил с ней, а она отвечала ему. Решила выбросить все это из головы, с глаз долой, из сердца вон, и не встречаться с ним никогда. И тотчас пустилась бегом изо всех сил: а вдруг он вернется? И хотя знала, что если он заговорит – не будет она слушать его, она боялась, что, может быть, его слова достигнут ее, ведь даже сейчас, когда она далека от него, голос его звучит у нее в ушах. Потрогала свои уши, пылающие, как раскаленные угли, и сказала себе: хватит, довольно! А если он придет к нам – уйду из дома и оставлю его. Пусть говорит с мамой, ухаживает за отцом, делает все, что пожелает, – со мной он не будет говорить.