Мэри Уэстмакотт - Разлука весной

«Ну вот, дорогой папа, теперь я тебе обо всем рассказала. Я полагаю, ты почти обо всем уже догадывался. Не надо обо мне беспокоиться. Я понимаю, какой я была преступницей и нехорошей маленькой дурочкой. Запомни, мама ни о чем не знает. Было не так легко все от нее скрыть, но доктор Маккуин превзошел сам себя, и замечательно вел себя Уильям. Я правда не знаю, что бы я делала без него, – он всегда был где нужно, готовый не подпускать маму, когда становилось трудно. Я была почти в отчаянии, когда получила телеграмму, что она выезжает к нам. Я знаю, дорогой, что ты наверняка пытался остановить ее, но это оказалось выше твоих сил, – и я полагаю, что со своей стороны она получила удовольствие, – только, конечно, она старалась переустроить для нас всю нашу жизнь, это было просто сумасшествием, а я чувствовала себя слишком слабой, чтобы с этим бороться! Я только сейчас начинаю понимать, что Мопси опять моя! Она такая славная. Как бы мне хотелось, чтобы ты ее увидел. Ты любил нас, когда мы были совсем маленькими или стал любить только позднее? Дорогой папа, я так рада, что мой отец – ты. Не беспокойся обо мне. У меня теперь все в порядке.

Родни на мгновение заколебался. Ему хотелось сохранить письмо. Оно очень многое для него значило – это письменное признание, что дочь любит его и верит ему.

Но профессия научила его, как опасно сохранять письма. Если он внезапно умрет, Джоан начнет перебирать его бумаги и найдет его, а это причинит ей ненужную боль. Не надо ее расстраивать. Пусть остается счастливой и спокойной в том сияющем, надежном мире, который она создала для себя.

Родни прошел через комнату и бросил письмо Барбары в огонь. Да, подумал он, теперь все у нее будет в порядке. У всех у них все будет в порядке. Именно за Барбару он больше всего опасался – с ее неуравновешенным характером и вспыльчивостью. Что ж, кризис наступил, и она из него выбралась, не невредимой, но живой. И она уже понимала, что Мопси и Билл – ее настоящая семья. Хороший парень Билл Рэй. Родни надеялся, что он не слишком сильно страдал.

Да, с Барбарой будет все в порядке. И с Тони все в порядке – хотя он далеко, на своих апельсиновых плантациях в Родезии – и его молодая жена, видимо, славная девушка. Ничто не затронуло Тони – и, возможно, никогда не затронет. У него такой веселый характер.

И с Эверил тоже все в порядке. Как всегда, думая об Эверил, Родни испытывал гордость, а не сожаление. Эверил с ее сухим разумом юриста, с ее стремлением к сдержанности, ее холодным, саркастическим тоном. Твердая, как камень, непроницаемая. Он боролся с Эверил, боролся и победил ее единственным оружием, которое признавал ее надменный ум, оружием, которое сам он не любил применять. Холодным убеждением, логическим убеждением, беспощадным убеждением – она принимала только это.

Но простила ли она его? Наверное, нет. Но это не имело значения. Если он убил ее любовь к нему, то сохранил и укрепил ее уважение – а, в конце концов, думал он, для таких, как она, при ее жестокой прямоте именно уважение – главное.

Накануне ее свадьбы, разговаривая со своей любимой дочерью через пропасть, он сказал:

– Надеюсь, что ты будешь счастливой.

А Эверил спокойно ответила:

– Я постараюсь быть счастлива.

В этом была вся она – никакой высокопарности, никаких размышлений о прошлом, никакой жалости к себе. Трезвое восприятие жизни – и умение жить, не надеясь на других.

Они уже не зависят от меня, все трое, подумал Родни.

Он отодвинул бумаги на своем письменном столе и пересел на стул справа от камина. Взял договор об аренде Массингхэма и, слегка вздохнув, начал его читать.

«Владелец сдает, а арендатор принимает все земли и строения фермерского хозяйства, находящиеся в…» Он продолжал читать и перевернул страницу. «Не получать более двух урожаев зерновых культур с любой части пахотных земель без летней пахоты под пар (урожаи репы и рапса на пахотной земле, хорошо очищенной и удобренной, скормленные на данной земле овцам, считаются приравненными к пахоте под пар) и…»

Он опустил руку и перевел взгляд на пустующее кресло напротив.

Там сидела Лесли, когда он спорил с ней о детях и о том, что им не стоит общаться с Шерстоном. Она должна, говорил он, подумать о детях.

Она думает о них, отвечала она, и, в конце концов, он – их отец.

Отец, который сидел в тюрьме, сказал он. Бывший заключенный – общественное мнение – остракизм – они окажутся изгоями в общества – а это несправедливо. Ей следует, сказал он, подумать обо всем этом. Плохо, если детство омрачено несправедливостью. Начало должно быть светлым.