Мэри Уэстмакотт - Разлука весной

Джоан никогда не думала, что ее отец испытывал такие чувства к матери…

В декабре, подсчитала Джоан, будет двадцать пять лет, как мы с Родни поженились. Серебряная свадьба. Как было бы приятно, если бы он написал такое же письмо мне…

Она мысленно составила текст:

«Моя дражайшая Джоан, я чувствую, что должен написать обо всем том, чем я тебе обязан и что ты для меня значишь. Я уверен, ты не представляешь себе, каким благословением свыше стала твоя любовь…»

Почему-то, подумала Джоан, прервавшись на полуфразе, в это не слишком верится. Невозможно представить, чтобы Родни писал такое письмо… Как бы сильно он ее ни любил… Как бы сильно он ее ни любил…

Зачем так вызывающе повторять? Откуда этот озноб? О чем она думала до этого?

Конечно! Джоан вернулась к своим прежним мыслям. Она хотела заняться духовными размышлениями. А вместо этого думала о земных делах – об отце, матери, умерших много лет назад.

Умерли, оставив ее одну.

Одну в пустыне. Одну в этой комнате, похожей на тюремную камеру.

Где не о чем думать, кроме как о себе.

Джоан вскочила. Нет смысла лежать, если не можешь заснуть.

Она ненавидела эти комнаты с высокими потолками и маленькими, занавешенными марлей оконцами. Они берут тебя в осаду. Они заставляют тебя чувствовать себя маленькой, как насекомое. Как же Джоан хотелось оказаться в большой, просторной гостиной с приятным ярким кретоном, с потрескивающим за решеткой камином и множеством людей, людей, к которым ты можешь пойти и которые могут прийти к тебе.

О, поезд должен скоро прибыть – он не может не прибыть скоро. Или машина, или хоть что-нибудь…

– Я не могу здесь оставаться, – громко сказала Джоан. – Я не могу здесь оставаться!

(Разговаривать сама с собой, подумала она, – это очень плохой признак.)

Джоан выпила чаю и вышла прогуляться. Она чувствовала, что не может больше сидеть и думать.

Она будет ходить и не будет думать.

Мысли – вот что тебя расстраивает. Посмотри на людей, которые здесь живут, – на индийца, на арабского мальчика, на повара. Наверняка они никогда не думают.

Иногда я сижу и думаю, а иногда просто сижу…

Кто это сказал? Какой восхитительный подход к жизни!

Она не будет думать, она будет просто ходить. На всякий случай не слишком удаляясь от гостиницы – ну, просто на всякий случай…

Опишем большой круг. Потом еще один. Как зверь. Унизительно. Да, унизительно, но что делать. Ей надо быть очень, очень осторожной. Иначе…

Иначе что? Она не знала. Не имела ни малейшего представления.

Нельзя думать о Родни, нельзя думать об Эверил, о Тони, о Барбаре. Нельзя думать о Бланш Хэггард. Об алых бутонах рододендрона. (Особенно об алых бутонах рододендрона!) Нельзя думать о поэзии…

Нельзя думать о Джоан Скюдамор. Но это же я сама! Нет, не я. Да, я…

Если тебе не о чем думать, кроме как о себе, интересно, до чего можно дорыться?

– Мне неинтересно, – громко сказала Джоан.

Звук ее голоса удивил ее. Чему она так сопротивляется?

Битва, думала она, борюсь и проигрываю битву.

Но против кого? Против чего?

Неважно, думала она. Мне неинтересно…

Это хорошая фраза. Держись за нее.

Странное ощущение, словно кто-то ходит рядом с ней. Кто-то, кого она хорошо знает. Если повернуть голову… Ну, она повернула голову… Никого. Совсем никого.

Но ощущение, что рядом кто-то есть, не проходило. Родни, Эверил, Тони, Барбара – никто из них ей не поможет, никто из них не может ей помочь, никто из них не захочет ей помочь. Им нет никакого дела.

Она вернется в гостиницу и скроется от того, кто ее преследует.

Индиец стоял перед дверью. Джоан слегка покачивалась, когда шла. То, как он на нее смотрел, ее взбесило.

– Что такое? – спросила она. – В чем дело?

– Госпожа выглядит не очень хорошо. Может быть, у госпожи лихорадка?

Вот оно что. Конечно, так и есть. У нее лихорадка! Как глупо, что не подумала об этом раньше.

Джоан поспешно прошла в комнату. Надо измерить температуру и поискать хинин. Где-то у нее был хинин.

Она поставила градусник.

Лихорадка – конечно, это лихорадка! Бессвязные мысли, страхи, предчувствия, сильное сердцебиение.

Все чисто физическое.

Она вынула градусник и взглянула на него.

Температура нормальная.

Джоан еле-еле дотянула этот вечер. Она начала по-настоящему о себе тревожиться. Дело было не в солнце, не в лихорадке – это нервы.

Просто нервы – так говорят люди. Она сама говорила так о других. Но она не знала, что это такое. Теперь знает. Просто нервы, вот уж действительно! Нервы – это ад! Ей нужен доктор, приятный, полный сочувствия доктор, лечебница и добрая, заботливая сестра, которая все время при ней. «Госпожу Скюдамор нельзя оставлять одну». У нее же была отмытая добела тюрьма посреди пустыни, полуграмотный индиец, слабоумный арабский мальчик и повар, который прислал ей еду из риса, консервированного лосося, печеной фасоли и сваренных вкрутую яиц.