Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Боли больше не ощущалось, не было необходимости жадно заглатывать воздух, каменная плитка пола в туалете перестала быть холодной и жесткой.

Все звуки затихли, и сгустился мрак. Но в пустоте и тишине витало некое знание, смутное ощущение.

Знание не имени и ощущение не конкретного человека, не присутствия незримой сущности или каких-то реальных вещей, не воспоминание о прошлом. Не существовало таких понятий, как «здесь» или «там». Места не было вообще. Все протекало в единственном измерении этого понимания бесприютности, неприкаянности, одиночества.

А сознание ощущало только само себя, причем потому, что больше ощущать оказывалось нечего.

Понимание проникало в пустоту, которая одна и могла стать его объектом. Пронизывало темноту все дальше и дальше. Пронизывало тишину. Без конца. Пределы у нее отсутствовали.

Познание охватывало себя, но лишь как зияющую пустотой бескрайнюю бездну внутри другой бескрайней бездны, которая была для самой себя непостижима.

Это было познание настолько полного собственного отсутствия, что не было нехватки более острой или мучительной. А вместе с познанием зарождалась жажда, но жажда того, чего на самом деле не существовало. Поскольку осознавалась лишь пустота, отсутствие всего, отсутствие простое, но абсолютное.

И отсутствие продолжалось неограниченно долго. Растягиваясь в неустроенности. Увеличивая жажду. И это тянулось и тянулось, становясь безумием ненасытности, которая только усиливалась, перетекая в вечности отчаяния.

Вечности ненасытного, безнадежного понимания пустоты внутри пустоты, повсюду, всегда, при наличии только одного измерения…

А потом совершенно неожиданно явилось другое измерение, и вечно тянущееся перестало быть вечным тянувшимся.

В новом измерении осознание пустоты уже узнавало само себя, а оба измерения пересеклись и вступили во взаимодействие друг с другом; пустота, отсутствие всего уже не оставались, как прежде, изолированными, и родилось новое осознание, но только было оно осознанием еще одной пустоты. Осознание своего отсутствия теперь ведало, что осознает себя.

В темной тишине, при полном исчезновении всяких ощущений, нечто начало понимать свое состояние. Сначала очень смутно и с какой-то не поддающейся измерению дистанции. Но постепенно из ничего родилось присутствие некой сущности, которая приблизилась. Более раннее сумрачное понимание прояснилось. И внезапно все осознание сосредоточилось на восприятии света. Света понимания, в котором все только и было постижимо.

И понимание того, что существовала не только пустота, уняло смятение, а жажда нашла в нем утоление.

Место пустоты занял этот свет. Появилось осознание того, что есть некое знание. И понимание, что это знание существует, дало удовлетворение, даже радость.

Да, зарождался восторг от этого знания, от ощущения, что во втором измерении тебя воспринимали тоже, и ты был частью этой ярко сиявшей сущности, становился вплетенной в нее составляющей частью.

И поскольку понимание включалось в этот процесс, вплеталось в него, появлялась возможность идентифицировать себя с ним. Сознание не только само знало о нем, но и само становилось познаваемым.

Знание, но уже не пустота; ослепительное отрицание бытия, но не как лишение, а как благословение.

Но жажда оставалась. Жажда еще большего познания, более глубокого проникновения в полное отрицание существования.

Жажда, но отчасти и утоление этой жажды, благословение. А потом свет усилился, как усилилось и стремление к окончательному удовлетворению жажды, к более интенсивному ощущению благодати.

Благословение и жажда, голод и благодать. И на протяжении ничем не измеримых промежутков времени свет сиял ярче, красота сменялась новой красотой. И радость знания, радость быть познанным только возрастали по мере смены этих всеобъемлющих, взаимно переплетающихся прекрасных образов.

Ярче, ярче в следующих одна за другой вечностях это ощущение тоже трансформировалось потом в вечную радость.

В вечность сияющего познания, в благодать неизменной и достигшей своей кульминации интенсивности. Навсегда, навсегда.

Однако постепенно неизменное стало претерпевать изменения.

Свет еще более усилился. Присутствие сущности стало отдаваться тревогой. Знание утомляло и превращалось в нечто окончательное.

Под напором интенсификации радость понимания, что о тебе знают, удовольствие от участия в этом процессе осознания самого себя прорвали пределы, существовавшие у благодати. Под внутренним давлением эти пределы поддались, и сознание оказалось за их границами в какой-то иной форме существования. В этой форме осознание своей вовлеченности и единения с сияющей сущностью превратилось в ощущение пытки избытком света. В такой изменившейся интерпретации эта сила воспринималась как сила разрушения, направленная изнутри. Сияние сознания стало таким пронизывающе ослепительным, что участие в нем стало невозможным, превышая лимит, очерченный для участвовавшего.