Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Внезапно в его сознании мелькнуло чисто интеллектуальное озарение, и он уже твердо знал, какие стихи родятся у него об этом саде. Пока не в виде законченных фраз, отдельных слов или хотя бы поэтического размера – но он почувствовал его будущую основную форму и наполненную жизнью душу. Длинная философская поэма, стихотворные размышления на гране плача или песнопения с интенсивностью чувства, граничащего с чудом. Это продолжалось всего лишь мгновение – уверенность в рождении будущей поэмы, наполнившая его существо необычайным счастьем. А потом все исчезло.

Себастьян позволил гардине задернуться, вернулся к креслу и сел, начав мучительно обдумывать композицию. Две минуты спустя он уже крепко спал.

На подоконнике в туалете стояла пепельница из оникса. Очень бережно, чтобы не нарушить безупречный процесс тления табака, Юстас положил в нее сигару и открыл дверцу небольшого шкафчика для медикаментов, висевшего над раковиной. Он всегда был отлично укомплектован, дабы при возникновении у хозяина в течение дня потребности в любом внутреннем или наружном снадобье ему не приходилось подниматься наверх в свою ванную. И потому, как он любил рассказывать, за последние десять лет он сэкономил на преодолении ступенек расстояние, равное высоте Эвереста.

Из ряда пузырьков на верхней полке он выбрал бикарбонат соды, отвинтил крышку и вытряхнул на ладонь четыре белые таблетки. Он уже ставил склянку на место, когда еще один спазм этой необычной изжоги заставил его подумать об увеличении дозы. Он наполнил стакан и стал глотать таблетки одну за другой, каждый раз запивая глотком воды. Две, три, четыре, пять, шесть… Но тут внезапная боль раскаленной кочергой пронзила ему грудь. У него закружилась голова, и вращающаяся чернота затмила окружающий мир. Шаря вслепую по стенам руками, он опустился и обнаружил гладкую эмаль унитаза. Неуверенно сел на стульчак и почти сразу почувствовал себя намного лучше. Это все, должно быть, та гнусная рыба, подумал он. В рецепт входило слишком много сливок, а он взял себе две порции. Юстас проглотил две последние таблетки, допил воду и потянулся, чтобы поставить пустой стакан на подоконник. И как только его рука оказалась полностью вытянутой, боль вернулась, но это была иная боль. Неописуемым образом она стала не просто острой, но и как будто издевательской, унизительной. В одно мгновение он обнаружил, что не только с трудом дышит, но и объят таким страхом, какого не испытывал никогда прежде. Причем несколько секунд ужас на первый взгляд казался невесть откуда взявшимся и беспричинным. Но затем боль прострелила его под левую руку – отвратительная тошнотворная боль, как от удара ниже пояса, как от пинка в промежность, и в одно мгновение смутный страх стал осознанным страхом остановки сердца и смерти.

Смерть, смерть, смерть. Он вспомнил, что сказал доктор Берджесс, когда он в последний раз ходил к нему на осмотр. «Старый насос не сможет выдерживать постоянных перегрузок». И его жена – она ведь тоже… Но с ней ничто не случилось внезапно. Это были годы и годы постоянного постельного режима, медсестры, капли строфантина. Если вдуматься, вполне сносное существование. Он ничего не имел бы сейчас против; даже бросил бы курить совсем.

Еще более терзающим приступом боль вернулась. Боль и ужасающий страх смерти.

«Помогите!» – попытался выкрикнуть он. Но издавал только подобие чуть слышного хриплого лая. «Помогите!» Почему никто не идет к нему? Никчемные слуги! И этот чертов мальчишка сидел там, в гостиной, всего лишь по другую сторону вестибюля.

– Себастьян! – но крик выродился не более чем в шепот. – Не дай мне умереть. Не дай мне…

Его дыхание вдруг сделалось похожим на странные каркающие звуки. Ему не хватало воздуха, воздуха. Внезапно вспомнился тот безумный ледник в горах, куда его затащили, когда ему было двенадцать лет. Он задыхался и кашлял среди снегов, сблевал свой завтрак, а его отец и Джон стояли рядом вместе со швейцарцем-проводником, снисходительно посмеиваясь и объясняя, что это всего лишь легкая форма начального приступа горной болезни. Воспоминание улетучилось, и не осталось ничего, кроме каркающего дыхания, борьбы за каждый вдох, давления на глаза, в которых окончательно потемнело, частой шумной пульсации крови в ушах, а боль все усиливалась и усиливалась, словно чья-то безжалостная рука затягивала гайку до тех пор, пока… О Боже! Боже! Вот только кричать не получалось… Пока что-то в нем не треснуло, не надломилось, и он почувствовал внутри явственный разрыв. Новый резкий удар в грудь удвоил страх, заставил подняться на ноги. Юстас сделал три шага к двери и провернул ключ в обратном направлении, но дверь открыть уже не успел. У него подкосились ноги, и он упал. Лицом вниз на плитки пола. Какое-то время продолжал попытки дышать, но это давалось с все большим трудом. Потому что воздуха не было; кругом витал только сигарный дым.